Читать книгу "Обладать - Антония Байетт"

– Любовь бывает также хитрой и умной, – сказал Роланд. – Мы могли бы вместе придумать, как устроить… по-современному. Амстердам ведь недалеко…

Две холодные руки встретились.

– А не лечь ли нам в постель? – сказал Роланд. – Не продолжить ли разговор там?

– Этого я тоже боюсь.

– Какая ж ты всё-таки трусиха, Мод. Ладно, я о тебе позабочусь.

И вот, стащив непривычные одёжки, разноцветные и с Собрайлова плеча, они забрались нагие под балдахин, в самую глубину пуховой перины, и задули свечку. И очень медленно, с бесконечными мягкими задержками, чередуя нежные отвлекающие маневры с вкрадчивыми приближениями, приготовлениями к главному приступу, Роланд подобрался к ней и, выражаясь по-старинному, вошёл в неё, и завладел всей её прохладной белизною, которая разогрелась до его собственного тепла, так что не стало больше границ, и услыхал, уже перед рассветом, её крик, словно летящий издалека, ясноголосый, безудержный и бесстыдный, крик торжества и наслаждения.

Поутру весь мир имел новый, незнакомый запах. Это был запах после буревала, зелёный запах искромсанной листвы и растительных брызг, расщеплённого дерева и смоляной живицы, запах терпкий и заставляющий почему-то ещё думать о летнем, с хрустом надкушенном яблоке. Это был запах смерти, разрушения – и вместе свежий, живой, что-то сулящий…

ПОСТСКРИПТУМ, 1868

Есть вещи, которые случаются, не оставляя заметного следа, о них не говорят и не пишут, – но было бы глубоко неверно утверждать, что последующие события идут своим путём безразлично, как если бы этих вещей не было вовсе.

Два человека встретились однажды жарким майским днём, и никогда потом ни с кем не говорили о той встрече. Вот как это произошло.

Был луг, широко раскинувшийся луг со стогами молодого сена, и с огромным, пёстрым изобилием летних цветов. Чего тут только не было: ярко-синие блаватки, алые маки и золотистые лютики, вуали вероники, узорчатый ковёр маргариток в невысокой траве, а ещё – фиолетовая скабиоза, жёлтый львиный зев, жёлто-оранжеватый ледвенец и белый луговой сердечник, лиловые анютины глазки, алый очный цвет и белые крапинки пастушьей сумки; и шла вокруг всего поля высокая живая изгородь, по её низу росли дикая морковь и наперстянка, а в верхнем ярусе переплелись собачья роза, чьи цветки бледно светят средь шипастых ветвей, нежно-кремовая и сладко пахнущая жимолость, бриония, там и сям прокинувшаяся ползучими нитями, и ещё паслён, смертоносный, с цветками как тёмные звёзды… Такое царило богатство, что казалось, никогда не будет конца ликующему сиянью природы. Травы были глянцевиты, и алмазные ниточки света пролегали в их гуще. Звонко, сладостно пели жаворонки и дрозды, и порхали повсюду бабочки, голубые, зелено-жёлтые, медно-красные и хрупко-белые, кочевали с цветка на цветок, с клевера на вику, с вики на шпорник, сверяясь по своим тайным лоциям – ультрафиолетовым пентаграммам, спиралькам света от цветочных лепестков…

И была девочка в васильковом платье и белом переднике, что раскачивалась на деревянных воротцах, напевая себе под нос и сплетая венок из ромашек.

И был мужчина, высокий, с бородою, что явился откуда-то издалека, пришагал по тропе меж зелёными изгородями. Шляпа с широкими полями, затенявшая лицо, и стройный ясеневый посох в руке выдавали в нём охотника до пеших прогулок.

Он остановился и заговорил с нею, и она отвечала бойко и лучезарно, ни на минуту не переставая раскачиваться на своих скрипучих воротцах. Он спросил, куда это он забрёл и что за дом там поблизости, в узкой лощине (хотя знал это хорошо); и спросил её имя, и девочка сказала, что зовут её Мэй. Вообще-то, продолжала она, у неё есть другое, длинное имя, но оно ей не нравится. Он заметил улыбчиво, что с годами мнение об имени может меняться, мол, бывает, человек вырастет из одного имени и дорастёт до другого; как же всё-таки её полное имя? Она отвечала, раскачиваясь ещё более деловито и скрипуче, что её зовут Майя Томасина Бейли, что её родители живут в том доме в лощине и у неё два брата. Тогда прохожий сказал: Майя была нимфа, мать Гермеса, вора, художника и проводника душ умерших, и есть на свете водопад, что зовётся Падунец Томасины. А она прощебетала: в деревне есть пони по имени Гермес, быстрей ветра, сядешь – знай держись за гриву; а про водопад она ничего не слышала.

– Я, кажется, знаком с твоей матерью… Ты отменно похожа на мать.

– А говорят, что нет. Мне кажется, я похожа на отца. Мой отец сильный, добрый и катает меня в седле быстрей ветра.

– Да, пожалуй, ты похожа и на отца. – Он вполне обыденным жестом приобнял её за талию, и прижал к себе лишь на миг – чтоб не испугать, и поставил на землю. И они уселись на ближний пригорок и продолжили беседу, а вокруг были бабочки, целое разноцветное облако бабочек, как вспоминал он потом с полной ясностью, а она – всё более и более смутно, по мере того как всё дальше катился их век. Жуки, гагатово-чёрные и изумрудные, ползали в траве у ног. Она рассказала ему о своём приятном житье-бытье, о любимых забавах, о стремлениях. Он промолвил:

– Видишь, какая у тебя счастливая жизнь.

– Да, я самая-самая счастливая.

Несколько времени он сидел молча.

– Ты умеешь плести венки из ромашек? – спросила она.

– Лучше я смастерю тебе корону. Корону королевы весеннего майского праздника. Но за это ты мне кое-что дашь.

– У меня ничего нет.

– Всего-то одну прядь волос, совсем тонкую прядку… на память о тебе.

– Как в сказке.

– Именно.

И он изготовил ей корону: сделал обод из гибких прутиков живой изгороди, и заплёл туда зелёные веточки, пёстрые побеги и серебристые травы, плющ и папоротники, и звездчатые листья брионии – дикого клематиса. Украсил корону розами и жимолостью, и напоследок окаймил белладонной («Смотри только, не ешь этого растения», – предупредил он, а она проворчала, что ей давно известно, чего можно и чего нельзя есть, дома прожужжали все уши).

– Вот и готово, – произнёс он, венчая ей головку. – Никого нет тебя краше. Ты, наверное, феина дочка. «Прекрасна, феей рождена…»[185]Или ты Прозерпина, которая собирала цветы в прекрасных полях Энны… Помнишь?..

…………….Прозерпина,

Срывавшая цветы, сама была

Прекраснейшим цветком, что мрачный Дит

Сорвал, и тем обрёк Цереру мукам