Читать книгу "Высокая кровь - Сергей Самсонов"

— А ты меня попробуй вытяни кнутом, — ощерился он. — Я, брат, не кнута боюсь, а себя потерять. И так душа наполовину уж в шерсти. От людей отделиться боюсь, на свободу уйти. На свободе, брат, долго никто не живет, потому как и незачем жить. Ты вот спрашиваешь, полагаю ли я, что и мне впрямь уже все можно. Так вот, отвечаю: мне, может, и вправду все можно, да только не все нужно. Волк режет овцу, потому что иначе не может. Убить убьет, а чтоб из этого потеху делать — он этого не понимает, нужды в том уже не имеет. И мне, брат, точно так же — чего нужно, то и можно. А есть у человека и такая нужда — наоборот, себе свободы не давать, поскольку если я позволю себе все, чего и зверь себе не позволяет по природе, то с кем же останусь? Бояться меня будут, а любить? Да и ладно б тебя не любили — так ишо можно жить, — а как же самому никого не любить? Без любви ничего не сделаешь на войне. Всех убьешь — никуда не придешь. Домой не вернешься, к родным.

«Да к каким же родным и куда же домой? — вновь не понял Сергей. — Или он все ж выводит, что его новый дом — это советская страна, а семья — весь народ?»

— Так за что ж ты воюешь, если не за себя? Выходит, все же за народ?

— А без меня народ неужто не ущербный? Без тебя, без девчонки твоей или без Жегаленка? Все счастья хотят. Большевики народу счастье обещали, всем, кто своим трудом живет.

— А ты и не веришь?

— Да как же мне в него поверить, — рассмеялся Леденев, — ежели я его не видел никогда? От века не видел никто, а напротив, одно угнетение? Христос велел делиться, от сытого рта кусок отрывать и отдавать его голодному — ну и что, было так хучь когда-нибудь? Разве что подавали — копейку на Пасху, чтобы душу умаслить, перед Богом покрасоваться: погляди и зачти мне на Страшном суде. Был хоть час на земле, когда никто хребет на сытого не гнул, чужим добром живот не надрывал? А нынче, вишь, голодные восстали, чтоб с мясом вырвать тот кусок.

— Так что, зря восстали?

— Это как поглядеть. Человек, может быть, вообще зря живет. Из судьбы своей выбиться хочет, из нужды, ровно бык из ярма, а как ни бьется, все одно к тому же самому приходит, а вернее сказать, возвращается в прах. На этом вот базу не далее, как на прошлой весне, порубанный красноармеец лежал, а этой весной на нем и трава уже вырастет. За что ж он отдал жизнь — зря или не зря? Нам ить ее, жизнь, на время лишь дали, потом все одно отберут. Из тебя трава вырастет. Разве не страшно? Совершенно непереносимо. Жить и жить бы на свете — ан нет. Хучь волком вой, хучь землю под собой грызи — все равно умирать когда-нибудь надо. Ни разу не было такого, чтоб кто-нибудь смерти избег, да будто и не надо избегать — до старости только сперва доживи: старики, говорят, смерти ждут не дождутся, им, дряхлым, уж и волосок на голове нести тяжело. Вот так и равенства никто не видел никогда. Ну, стал быть, людей поравнять — такая же задача, что и смерть преодолеть, не больше и не меньше. Я, брат, все думал, почему народ за большевиками пошел, за что он себя не жалеет. По злобе одной — со всеми господами поквитаться, всех жизни решить, кто тебя, босяка, за человека не считал? Да нет, с такой-то верой и года бы не продержались, смели б таких большевиков, как крошки со стола, и весь народ, какой пошел за ними, попился бы кровушки всласть да и упал в канаву ровно пьяный — ничего уж ему и не надо бы было. Нет, это мы все против смерти восстали. Оттого и себя не жалеют, оттого-то и сила такая — все сломит.

— А если в нас сила такая, — возликовал Сергей, — то, значит, и добьемся, построим общество на братстве трудовых людей?

— Эх, парень, — поглядел на него Леденев как на подслепого щенка, который и прозреть-то, может, не успеет — хозяева утопят раньше. — Идет сейчас мой корпус — поперек не становись, а к чему эта сила приложена? Кто ее под себя заберет? Завет-то высокий, а многим ли под силу жить в таком завете? Иной всю жизнь нужду терпел, ни шагу по земле свободно не ступил, а все по чьей-то милости, а нынче в люди вышел и сам от власти пьяный сделался. Был раб, а нынче уж, как бог, чужими жизнями распоряжается, и ему уж не равенство нужно, а наоборот, зубами за божественное место удержаться. Ну вот и выходит: кто был ничем, тот станет всем, да только не каждый. Царя-то уволили, да тотчас новые владыки народились, только коммунисты. Поставят весь народ обратно в стойло — опять, выходит, спину гнуть на новых господ.

— Так что ж, обманули народ? — не вытерпел Сергей. — И тебя заодно? И вообще, ты будто сам с собою споришь, себе же и противоречишь. То ты говоришь, что Советская власть — это сила и никогда еще в народе такой веры не было, а то наоборот, что человека никогда не переделать, какую ему веру ни давай. Так за что же воюешь?

— Да разве можно нынче хоть кому-нибудь не воевать? — посмотрел на него Леденев будто и со смирением. — Такая штука — стрелки на часах истории, потоками крови их надо вращать, не ты ли говорил? Ну вот и толкают кровями народ — кто вперед, кто назад. Ни за кем не пойдешь — переедут тебя колесом и все кости твои сломают. Или ты полагаешь, что каждый за идею воюет? Ну а мои-то, казаки, кто в белых служил, — по-твоему, слепые были, а нынче за тобой пошли, как бывшие рыбари за Христом?

— Ты сам сказал — смерть победить, — возразил Северин.

— Ага, смертью смерть. Да только свою смерть — чужой. За собственную шкуру и воюют. За то, чтоб домой возвернуться, хотя бы и на пепелище. Одна у них вера — за землю уцепиться. Жить хочет человек. За кем силу чувствует, к тому и прислоняется.

— И ты? Ты тоже хочешь жить?

— А я что же, не человек? — спросил Леденев как будто даже и обиженно.

— Но ты же первый, первый был. Без тебя, может быть, на Дону бы никакой красной конницы не было. И всё хотел жить?!

— Жить, да. Да только ить мне, брат, без войны жизни нет. В том-то вся и насмешка: и без войны не жизнь, и войной где пройду, там уж после меня и трава не растет. Да если б не я и такие, как я, быть может, и войны бы не было.

— Так может, тебе все равно? За нас или за белых? Была бы красота. Без смысла, без цели, без веры? Война-то и есть твоя вера?

— Да как же это все равно? — засмеялся Леденев, вперив в глаза Сергея какой-то уж безумно-заговорщицкий, как будто над самим собою издевающийся взгляд. — Да разве же я в белых сотворял бы такую красоту? Где мне было у них развернуться? В табуне бы ходил. А у красных я сам бог-создатель, сколько тысяч пошло под меня — тут уж есть из кого красоту вынимать. Все Советская власть мне дала.

— Так что ж, ты только из-за этого?..

— Дурак ты, ей-богу, — ответил Леденев жалеюще. — Да это одно и стоит того, чтоб всю свою кровь по капле сцедить. Советская власть человеку сказала, что каждый может стать кем он захочет. По нутру своему, по природе планиду избрать, а не идти, как бык по борозде, по той дорожке, какую господа тебе судили. Была бы только сила в самом тебе заложена — задаток от Бога. При старом режиме водил бы я полки? Дворяне и водили бы, потомственные офицеры, а у них, может быть, кроме имени рода да дедовских крестов за Плевну, ничего своего и нет. А нынче — сам видишь: моя красота. Вот только платить за нее пришлось не по-божески. Как зверю в капкане, да главное ить не лапу отгрызть — самому себе сердце вырвать, навроде, стал быть, тех скопцов, какие для царства небесного себя выхолащивали.