Читать книгу "Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава"

В последнюю ночь мне сказали, что госпожа Родительница, опасаясь, не простужусь ли я, все это время, ведомая материнской любовью, ложилась рядом и пела мне колыбельные песни. Тогда я почувствовал облегчение, решив, что могу и не вспоминать, чему меня учили по ночам. Более того, возвратившись в Токио, я трижды встречался с госпожой Родительницей, но она ни словом не обмолвилась о моих упражнениях. В конце концов, решив, что все уже позади, я успокоился и забыл о них.

И вот теперь Небесный сёгун говорит мне такое… Интересно, зачем? Сколько я ни ломал себе голову, ответить на этот вопрос не мог. Утром того же дня я достал кассету, на которой было записано то, что Небесный сёгун некогда говорил мне, и прослушал ее. Он говорил много, но я не обнаружил ничего, что подтолкнуло бы меня к разгадке. Только лишний раз убедился, что голос, услышанный мною сегодня утром, действительно принадлежит Небесному сёгуну….

В результате я решил проигнорировать его указание и сосредоточиться на писании обещанной Богу книги. Сев за письменный стол, я увлеченно работал часа три или четыре, как вдруг непонятно почему в памяти всплыл вопрос, заданный мне однажды госпожой Родительницей: «И чему тебя, собственно, учили в университете той западной страны?» Я отложил перо.

Помнится, она спросила меня об этом, словно желая упрекнуть в незнании каких-то простых вещей. Когда же это было? Я уже решил отыскать кассету и послушать, но тут сообразил, что в тот раз она пришла просто поговорить и ни в чем меня не упрекала, и тут же вспомнил — да это же было на даче, во время моих ночных занятий!

Но когда именно? Помню, что тогда я очень рассердился и ответил кратко:

— Экономике.

А она снова спросила:

— Что же, тебе не хватило экономических знаний, полученных в лучшем японском университете?

Мне это надоело, и, желая изменить тему разговора, я сказал:

— Однажды мой научный руководитель в парижском университете профессор С. спросил меня: «Ты просматриваешь в газете биржевые сводки?» — «Нет», — ответил я. «И ты считаешь себя экономистом? — сказал он. — Спроси любого из твоих коллег по кафедре, любого из твоих однокурсников, все они каждый день с большим интересом читают эти сводки».

Я и не спрашивая никого прекрасно об этом знал. Каждый день, едва войдя в аудиторию, французские студенты, да и студентки тоже, тут же начинали увлеченно обсуждать последние новости с рынка ценных бумаг — повысились ли в цене швейцарские акции, упали ли акции французского банка и т. д. … Сначала я этому удивлялся, но вскоре понял, в чем тут причина. Дело в том, что после Первой мировой войны во Франции, как и во многих других странах, двери университетов открылись для женщин, обучение стало совместным, а студентки, как правило, были выгодными невестами. Многие студенты тоже являлись богатыми наследниками, а поскольку заводить романы, по требованиям французской морали, полагалось с теми, чье имущественное положение не ниже твоего собственного, близкие друзья, независимо от их пола, никогда не скрывали друг от друга размеров своего состояния. Причем состояние жениха, как и приданое невесты, исчислялось обычно в ценных бумагах. А следовательно, колебания цен на акции воспринимались ими как колебания собственной значимости, потому-то все так живо и обсуждали каждый день изменения, происходящие на рынке ценных бумаг. Поняв это, я был поражен. Только тогда до моего сознания дошло, что именно это и называется капитализмом, о котором раньше я знал лишь понаслышке, что Франция — капиталистическая страна. Но госпоже Родительнице я рассказал о другом:

— А как-то этот профессор спросил меня: «О чем ты прежде всего думаешь, когда тебе случается потратить тысячу франков?» Я не сразу понял, что он имеет в виду, и затруднился с ответом. Тогда профессор сказал: «В настоящее время годовой доход составляет пять процентов, вот и скажи теперь, каков должен быть начальный капитал, чтобы за год получить тысячу франков?» Подсчитав в уме, я ответил: «Двадцать тысяч франков». — «То-то и оно, — тут же сказал профессор, — все французы, изучающие экономику, тратя тысячу франков, всегда бессознательно помнят о том, что тратят годовой доход с капитала в двадцать тысяч франков… Не знаю, какую сумму переводят на твое обучение, но тебе не мешает задуматься, какую часть капитала вынужден при этом извлекать из оборота твой отец». Я просто остолбенел, услышав эти слова. Если бы мой тесть и мой отец из Адзабу задумывались о каком-то там начальном капитале, они бы, наверное, просто не смогли послать нас за границу.

И тут госпожа Родительница сказала:

— Да, эти западные ученые молодцы! В японском университете ты каждый день как одержимый конспектировал лекции. Потом вызубривал свои конспекты наизусть и на экзаменах слово в слово излагал вызубренное. Этого было довольно, чтобы закончить университет. Писать конспекты — единственное, чему вас научили. Ваши учителя представляются мне собранием роскошных томов с малопонятным содержанием, какие можно найти на полке столь же роскошного книжного магазина. Потому и говорят, что в японский университет поступить трудно, но коль скоро ты туда поступил, закончить его можно, не особенно напрягаясь. В западной стране лекции проходили так же?

В парижском университете студенты на лекциях тоже что-то записывали, но никто не конспектировал их слово в слово. Лекции следовало не запоминать (или, правильнее сказать, зазубривать), как это принято в японских университетах, а понимать. Взять хотя бы профессора С. То ли потому, что его предмет был весьма сложен, то ли потому, что на его лекциях присутствовало обычно около тридцати студентов, он, закончив очередной раздел, на следующем же занятии вызывал кого-нибудь из студентов и просил его вкратце пересказать основные положения этого раздела, при этом другие студенты могли задавать вопросы и высказывать свое мнение, после чего профессор делал замечания. Поэтому каждый день после лекции надо было осмыслить услышанное, сделать собственные выводы и именно их-то и записать.

Да и многое другое было совсем не похоже на Токийский Императорский университет. Например, незадолго до того, как я закончил университет, в Японии получила большое распространение марксистская теория, которая не только в корне меняла подход к экономической науке, но и претендовала на то, чтобы изменить всю политическую и социальную структуру общества, теория эта пользовалась большой популярностью в студенческой среде. Однако когда спустя четыре года я попал в парижский университет, то там никаким марксизмом и не пахло, словно его и не существовало вовсе. Помню, я тогда еще подумал: «Чего же еще ожидать в такой типично буржуазной стране, как Франция».

Однажды, когда у меня вдруг возникло «окно» между занятиями, я решил сходить на лекцию по истории экономической мысли, хотя это и не имело никакого отношения к моей теме.

Потом я еще несколько раз посетил эти лекции вольнослушателем, меня заинтересовало, что читавший курс профессор трактовал марксизм не как истину в последней инстанции, а всего лишь как одну из теорий. После третьей лекции лектор сказал нам, что завтра вечером будет выступать на собрании одного рабочего профсоюза с докладом о рабочих и марксизме и все желающие могут к восьми часам прийти в здание А.