Читать книгу "ПАРАЛЛАКС 606. Том II - Ganymede Eossky"

* *

Полуденное солнце припекало, не щадя ни степь, ни Давида. Доковыляв до заправки, Мариус уложил тело Люды на пожухлую траву. Смахнул со вспотевшего лица волосы. Щёлкнул именной зажигалкой и закурил долгожданный косяк. Где-то вдалеке вскрикнул ястреб. Осмотрев совхозную одноэтажку с заколоченными окнами, Давид перевёл вопросительный взгляд на Людмилу:

- Говоришь, здесь вы ночевали?

Блонди молчала, но Мариус не сводил с неё глаз: он всё ждал, что она вдруг оживёт; что неумолимый реверс отмотает её самоповешение, и они усядутся мозговать над очередным планом побега... Побег - вот что так роднило их. Вот что являлось тем самым перпендикуляром, пересекающим параллели их столь противоречивых жизней. С одной стороны - разбойник Давид, бросивший вызов колоссальному кубу «Союза», этому шестигранному титану, закованному в недра земли. С другой стороны - настырная капитанша Люда, нагнувшая систему перерождений и слинявшая из ходячей улитки «Дронариума». Дуэт на дуэт. Давиды против Голиафов. Теперь, когда Мариус повидал даже фокусы реверса, у него не оставалось никаких сомнений в том, что эти мега-постройки тоже имеют души. «Союз» - внимательный, замкнутый, строгий. Он - сам закон, само правосудие, сама неотвратимость, однако его, как и любого судью, можно надуть. Что насчёт «Дронариума» - эта шляпа уже совсем другого покроя. Непоколебимый, властный, бессердечный. Ему всё равно, что с вами будет: он выплюнет вас и пойдёт дальше. Бежать всё равно некуда. «До чего же тебе одиноко, приятель... - подумал Мариус, стряхивая пепел. - Настолько одиноко, что ты уже даже строения одухотворяешь... Да, фатум здорово прикольнулся надо мною, подкинув это жалкое подобие свободы... Я снова один. Один, как заведено издавна. Дать бородатому бродяге надежду, а затем отнять её... Ничего нового! Жизнь циклична, как берег океана. Ты можешь строить песочные замки, рисовать палкой звёзды, раскладывать ракушки, но рано или поздно приплывёт волна и смоет всё к чёртовой бабушке!»

Затоптав окурок а-ля танцор, Мариус потопал к бензоколонкам. Подхватил топливный пистолет, жиманул рычаг - из крана вытекло несколько капелек. Не прошло и десяти секунд, как капли испарились, не оставив на земле даже мокрого места.

- Ну да, ну да, пошёл я на хер, - смачно харкнув, Давид стащил рюкзак и принялся копошиться в вещах.

Из горючего среди припасов нашлись только две пластиковых баночки с медицинским спиртом. Мариус проверил их на свет, определяя, хватит ли этого для сожжения дородной, ростом с него, женщины - подобным способом устранения свидетелей ему пользоваться пока ещё не доводилось. Смачно пропитать тунику спиртом, подсунуть под тело бумажек, повысыпать из пистолетных патронов порох - глядишь, костерок и разгорится. Внезапно Давид вспомнил, что в домике заправки, в шкафу, должен лежать труп лейтенанта. «Как-никак, они напарники... - Мариус в задумчивости пригладил усы. - Если Димон ещё не обратился, надо бы заодно и его огню предать».

Вооружившись пистолетом Макарова, Давид направился к заправке.

Внутри стояла мягкая прохлада. Кабинет освещали три плоских луча, что просачивались сквозь забитое досками окно. Покрытые пылью вещи казались нетронутыми, словно работники покидали это место по зову тревоги. Над письменным столом висел отрывной календарь за 1941 год. Мариус осмотрел кабинет с тщательностью детектива. На глаза попались две двери; запертая, судя по табличке, вела в санузел, а приоткрытая - в комнату отдыха.

В проёме темнел силуэт платяного шкафа.

Тревожно запиликала цикада.

Давид заглянул в комнату отдыха - под подошвою скрипнула половица. Рядом с изъеденным короедами шкафом стояла ржавая койка; из матраса торчала пружина. Подкравшись к шкафу, Мариус взял его на мушку, а затем резко отворил дверцу: пусто.

- Димон?.. - спросил Давид, ни к кому в особенности не обращаясь. - Лейтенант, ты где?

Шкаф не ответил. Присев на корточки, Мариус присмотрелся: на нижней полке лежали горки праха в форме эмбриона. Давид подхватил прах щепотью - холодный, принюхался - пахнет углём. «Останки Дмитрия?.. - Мариус почесал висок дулом пистолета. - И кто его сжёг?.. Гм-гм-гм. Ну, по крайней мере, не Гвонва сожрал».

Выйдя из домика, Давид впал в ступор: с телом Людмилы происходила странная трансформация. Тело её посерело, точно дешёвая туалетная бумага, а кожа стала покрываться трещинками. Капитанша тлела прямо на глазах. Тлела один в один как сорванный перед прогулкой по кладбищу одуванчик. Мариус подбежал к ней и упал на четвереньки:

- Эй, а ты-то куда собралась? Погоди. Да погоди ты!.. - он схватил Люду за руку, но её запястье осыпалось песочной трухой. - Да сожгу я тебя, сожгу, только не пропадай.

Увы, женщина его не слышала: спустя несколько минут её тело превратилось в прах, и даже заляпанная кровью туника стала пылью. Давид сидел напротив человекоподобной кучки в позе раскаивающегося флагелланта. Ещё немного, и в его глубоко посаженных глазах блеснёт скупая слеза. Он даже не потянулся к пачке сигарет - его разум вскружили потоки печальных мыслей. Мыслей о том, что теперь он точно один. И смех, и грех: его компании чураются даже мертвецы... Мариус пытался понять, в чём смысл сей былины, но всё тщетно. «Где и когда я свернул не туда? Даже в тюряге было не так паршиво. «Союз» давал мне цель, здесь же... - Давид оглянулся. - Как только мы сбежали, всё пошло вкривь и вкось. Может, я сделал не то, что следовало? Может, мне было уготовано принять предложение Фроста? Или надо было остаться с двойняшками? Бразильский торч сыграл не по сценарию, и теперь госпожа Фортуна спишет его в утиль. Так?.. Видимо, так... Ну и дур-р-рила же я!.. Взъелся на сестричек, хотя сам же скрыл от них предложение в Норвежском лесу. Они наверняка бы меня вытащили. Сучьи двойные стандарты! Дрянь! Вот как знал, что дело закончится разбитым корытом».

Вскочив, Мариус стал злобно скакать по праху Людмилы, будто топтал тараканов. В воздух поднялось облако пыли, и горячий ветер тут же погнал его на юг.

- Надо было поступить иначе!.. - Давид раз за разом лупил себя по лбу. - Почему я всегда ошибаюсь?.. Почему, а? Почему, почему?

Да, его терпение не отличалось эластичностью. Он грезил свободой, но свобода всё оттягивалась и оттягивалась. Он сорвался. Сорвался, точно пубертантная девчонка. Верно говаривал Коджо: нельзя принимать решения, как следует не опустошив яйца. Давид не делал этого с того самого дня, как началась