Читать книгу "Сиротка. Слезы счастья - Мари-Бернадетт Дюпюи"

Песик тявкнул, и призрак Шарлотты почти мгновенно исчез.

«Нет, нет! – застонала Киона. – Это была не она, это появилось из меня самой, из моей души. Я сама усилием воли спровоцировала то, что сейчас увидела и услышала, чтобы снять с себя ответственность. Я сделала это из самого обыкновенного эгоизма».

Терзаемая сомнениями, она подняла голову и посмотрела на небо. Все то же теплое дыхание, ставшее сильнее северного ветра, ласкало ее и проникало во все ее существо, и она при этом ощущала величайшее блаженство. Ей даже показалось, что она отрывается от земли и переносится туда, где людские страдания исчезают.

– Киона! – раздался совсем рядом с ней мужской голос.

Это был Людвиг, накинувший на плечи свою куртку лесоруба. Он без каких-либо колебаний обхватил Киону руками и прижал к себе – так, как он это уже делал утром.

– Киона, не будь такой несчастной, – сказал Людвиг очень ласковым голосом. – Мне нужно уехать. Нужно соблюсти период траура. Мои родители меня ждут. Их очень огорчила смерть моей жены, хотя ее поведение в последние месяцы нашей с ней жизни в Германии сильно их разочаровало. Рядом с ними я смогу прийти в себя после всех этих ударов судьбы и поразмыслить. Но я вернусь. Я обещаю тебе, что вернусь, когда мы будем к этому готовы – мы оба. Я еще не готов, да и ты тоже. Нужно ждать этого дня без слез, без грусти. Каким стал бы мир без твоей улыбки?

Киона в знак согласия кивнула, а затем посмотрела на Людвига и подарила ему свою улыбку – самый ценный подарок, источник радости, небесного света и утешения.

– Вот так-то лучше, – восторженно добавил Людвиг.

Эту улыбку, которую Людвиг так хотел сберечь, он забрал у нее при помощи поцелуя, прижавшись губами к губам Кионы.

Июнь 1953 года, Гнездышко

Киона посмотрела на часы, висящие над дверью. Было уже почти пять часов вечера.

– Поторопитесь, дети, пора сдавать мне ваши сочинения.

Двенадцать девочек, из которых состоял класс, посмотрели на учительницу. Некоторые из них при этом улыбнулись, другие – еще не успевшие закончить свои сочинения – нахмурились.

– Через две недели у вас начнутся каникулы, – добавила учительница. – Скажите своим родным и двоюродным сестрам, что они могут сменить вас за этими партами, если захотят посещать мои занятия летом.

Киона была обута в сандалии на босу ногу, а одета – в широкую коричневую юбку с рыжим поясом и бежевую блузку с напуском, воротник которой был расшит разноцветными жемчужинами, образующими простые узоры. На ее спине лежали две длинные светло-рыжие косы, а на шее поблескивало ожерелье из маленьких перламутровых ракушек. Две недели назад журналист, специально приехавший из Квебека, посетил ее школу и сфотографировал Киону в окружении ее учениц: все они были детьми монтанье.

Купив экземпляр газеты «Солей», в котором была напечатана посвященная ей статья, Киона прочитала ее с большим удовольствием. В ней ведь говорилось про ее частную школу, которую учредила и финансировала знаменитая оперная певица Эрмин Дельбо и в которую принимали девочек-индианок, живущих в резервации Пуэнт-Блё.

В статье также сообщалось, что Киона Шарден, очень образованная девятнадцатилетняя девушка, всячески борется за сохранение культуры индейцев монтанье. Она, в частности, выступала против открытия в Пуэнт-Блё школы-интерната[43]. Были приведены и отмечены курсивом ее собственные слова: «Я сама – хотя и недолгое время – училась в подобном заведении. Я знаю, что в той школе-интернате, которую собираются открыть на берегу озера Сен-Жан, будет уютно, а с детьми в ней будут обращаться хорошо. Однако им обрежут их длинные волосы, заставят снять одежды из оленьей кожи, сшитые их матерями, им запретят носить их украшения, их заставят говорить на французском языке, а не на языке их предков. Им, скорее всего, придется обратиться в католическую веру. Всего этого допускать нельзя, потому что это приводит к ассимиляции целого народа, к исчезновению его обычаев и легенд».

Эту статью, несомненно, прочло огромное количество квебекцев благодаря поддержке Бадетты.

Киона с задумчивым видом вернулась за свой стол. Вскоре ученицы уже стали приносить и отдавать ей в руки свои сочинения. Девочки сразу же выходили из класса, стремясь поскорее снова оказаться на свободе, пусть даже в течение учебного дня для них и устраивались длинные перерывы.

– До свидания, мадемуазель! – звонко сказала последняя из них, покидая класс.

– До свидания, Марита.

Оставшись одна, Киона окинула взглядом помещение, в котором она находилась и которое было переоборудовано так, что вполне могло служить своего рода большой гостиной. Она арендовала эту бывшую ферму, расположенную рядом с резервацией Пуэнт-Блё. Ее привлекли близость озера и кленовой рощи, прекрасно дополняющей окружающий пейзаж. Увидев здесь еще и два больших луга и осмотрев помещения, Киона поняла, что это то, что ей нужно. Эрмин и она сама окрестили это место «Гнездышком».

Киона привела сюда своего коня и старого пони Базиля, а также Фокси, поскольку Луи уже не проявлял больше интереса к своему песику.

«Выпью-ка я чашечку чая», – подумала Киона, тоже выходя из класса, но через внутреннюю дверь, которая вела в другие помещения этого здания.

Киона жила теперь в просторной комнате, примыкавшей к классу, с большой чугунной печью, круглым столом и кроватью с несколькими диванными подушками, позволяющими использовать ее и в качестве дивана. Внутренние стены, обшитые широкими еловыми досками светло-желтого цвета, были украшены разноцветными гобеленами, сотканными индианками, живущими в резервации и буквально завалившими Киону подарками в знак их благодарности ей. Эти женщины стали для нее подругами и почти сестрами.

Приближалось лето, и уже становилось жарко. Посмотрев в окно, защищенное москитной сеткой, Киона залюбовалась ярко-зелеными кустами и бледно-розовыми дикорастущими цветами, проникшими в ее сад. Она села за стол, чтобы еще раз прочитать письмо, которое она намеревалась отправить по почте на следующий день. «Тридцатое по счету письмо, которое полетит в Германию, – подумала она. – Одно письмо в месяц, начиная с того момента, как они уехали».

Людвиг отвечал на каждое из писем Кионы, а несколько месяцев назад ей стала писать и Адель. Томас ограничивался лишь тем, что рисовал рисунки. Киона невольно предполагала, что этот маленький мальчик ее уже почти забыл. В августе ему исполнится лишь семь лет, а его сестре – десять. Когда Киона смотрела на фотографии этих двух детей, присланные их отцом в его письмах, она жалела о том, что у нее нет возможности быть свидетельницей того, как они растут.

Тяжело вздохнув, она, почему-то робея, стала перечитывать свое письмо, где сообщалось о ее чувствах и надеждах, а также о том, что она уже устала ждать его возвращения, которое уже два раза откладывалось.