Читать книгу "Русалия - Виталий Амутных"

Между тем Итиль продолжал жить своей обычной жизнью. Тот, кто торговал на многочисленных его рынках, стремился зашибить как можно больше арабских диргем, пользующихся здесь наибольшими симпатиями. Тот, кто в веселых домах, общественных банях и рощах, или в своих собственных законных семьях искал блуда, как и вчера, как месяц или год назад домогался все тех же зудливых наслаждений. Наряжехи по-прежнему бегали от портного к башмачнику, от вышивальщика к позолотчику, между этими первостепенной важности занятиями справляясь у таких же павлинящихся вертопрахов и вертопрашек, не признаны ли теперь более достойными золотые бахромы против жемчужных, а лимоновый цвет в одеждах не назван ли более возвышенным, чем недавно восхваляемый зеленый. Как ни в чем не бывало обжоры перекупали друг у друга искусных поваров, выдумывающих кушанья, способные возбудить самый пресыщенный вкус. А неисчислимые черные толпы, которым не могло достаться ни зернышка от жемчужных бахром, ни поваров, ни даже последков от сооружаемых ими застолий, на чем свет стоит сволочили власть и в бессильной злобе дрались между собой. Правда, среди голодранцев, варивших в клееварнях рыбий клей, среди богатеев, истекающих сальным потом под сенью прибрежных ветел, не смотря на усердие луноликих опахальщиц, по рынкам, по площадям давно уже ходили слухи о том, что русы будто бы вовсю крушат где-то там, на севере, не слишком преданных приверженцев Хазарии — булгар и буртасов. Кто-то казался даже очень напуганным и рассказывал просто невероятные страшилки, будто русы могут придти под Итиль и произвести где-нибудь, ну, конечно, не в самом городе, где-нибудь в пригородье ужасные разрушения. Но таким несуразицам, разумеется, никто не верил, безраздельно полагаясь на мощь еврейских денег, государствовавших здесь, способных не только приобрести самое большое и самое вооруженное войско, но и купить приверженность, а то и горячую любовь любых правителей окружных стран.

Находящаяся на Острове рядом с дворцом мэлэха синагога, укрытая от взоров живущего по берегам разноплеменного людского месива кронами всяких красивых привозных деревьев, была больше похожа на драгоценную шкатулку: несмотря на отсутствие окон внутри нее в дневные часы было достаточно светло, поскольку стены были сложены из тонких ониксовых плит, как у легендарного храма, блиставшего некогда в одной из бесконечно возникающих и гибнущих в урочный срок прежних хазарий. Все, что в середине этого строения не было ониксом, было золотом, хрусталем, перламутром, янтарем, агатом, поверх чего целыми россыпями переливались более ценные мелкие самоцветные камни.

Когда весь текст из свитка, относимого к данному дню, был прочитан, рабби назначил двоих из блистательного сходбища допущенных в сей многоцветный ларец для завершающего ритуала. Вышедший перед собранием назначенный магиба[551]поднял свиток торы. Загудели слившиеся воедино голоса:

— Это — та самая тора, что передал нам Всевышний из уст своих…

Затем голель свернул свиток и передал его рабби.

Малик Иосиф все не мог дождаться, когда же этот свиток перекочует с бимы[552]в предназначенный ему шкаф и будет задернут золотчатый парохет[553]. Ныл затылок и от этого почему-то хотелось поскорее стянуть с него щедро утыканную желтыми и розовыми алмазами маленькую шапочку.

Однако если уж миры имеют свой конец, то что говорить о явлениях куда менее долговечных! Наконец в окружении нескольких человек свиты и обыкновенной своей охраны (хотя вокруг, казалось бы, никого, кроме избраннейших из братьев — сынов Израилевых и не было) Иосиф покинул драгоценные стены синагоги. Сразу за ониксовыми полосатыми ступенями крыльца его обступил еще один круг охраны.

— Туда, — слабым старушечьим голосом пролепетал великий мэлэх и, никак далее не истолковывая своего желания, шатким шагом престарелой утки заковылял вперед, в сторону круглого рукотворенного озерка, над которым во всю его немалую ширину был поставлен навес, замысловато расшитый узорной листвой разновидных вьющихся растений.

И вот свалив водяночное пухлое тело на вырезную деревянную скамью с перекидной спинкой (чтобы при желании на ней можно было не только посидеть, но и полежать), точно по волшебству в один миг вдруг покрывшуюся подушками, всякими подкладками и подложками, властитель Хазарии выставил вперед широко разведенные короткие ноги и, осторожно уложив затылок на подголовье, страдальчески смежил белые блестящие отечные веки. Несколько лекарей, закружились вокруг него, точно прилетевшие от пруда стрекозы.

— Голова… Затылок… — страдальчески растягивая вислые губы постанывал старый малик. — И перед глазами… что-то летает… Пальцы! Не чувствую…

— Господин над всеми народами, милостивый царь наш, совершенно необходимо поставить пиявки, — слишком сладко, слишком трепетно, слишком проникновенно щебетали порхающие лекари.

— Ну вот еще! — тут же открыл глаза Иосиф (вернее, открылся только один, левый, глаз, на втором веки разлепились только наполовину); преодолеть наскоки привычной болезни было проще, чем отвращение к черным кровососным червям.

— Идите. Все идите, — принялся разгонять толпившуюся вокруг него челядь малик. — Идите уже отсюда. Мозес, ты останься. А вы идите. Ну же!

Когда хворый властитель, раздраженный уже не на шутку, провизжал это страшное «ну же!», весь пучок сердобольных нянек точно ветром сдуло, вместе с каменнолицыми стражниками. Понятно, что никто из них далеко не забредал, а укрылся где-то поблизости, например, в раскидистых кустах лигуструма, одетых то и дело вздыхающими невесомыми одеялами из бабочек, таких же белых, как и собравшие их многочисленные медвяные соцветия.

— Ой, как крутит в затылке… — раздувал хазарский владыка широкие черные ноздри большого чуткого носа, без малого семь десятков лет помогавшего своему хозяину выискивать в жизненном поле наиболее безопасные и прибыльные стези. — Ближе садись, Мозес, говори, как там взбунтовавшиеся русы дурят. А то сведения, как посмотрю, скоро стану я от своей прислуги получать. Все только об одном и говорят.

Мозес совсем недавно занял высочайшую должность шада[554], заменив Иуду Хагриса, который пару месяцев назад скончался от мочеизнурения, иссохший донельзя, весь усыпанный зловонными гнойниками. Новый шад, будучи старшим сыном кагана — Иисуса Кокоса, унаследовал от своего отца высокий рост и дебелость тела, но во внешности сына эта рассыпчатая белая толстота, невзирая на молодой еще возраст, выглядела какой-то вялой, нежизнеспособной.

— Наше войско стоит, готовое к выступлению в любую минуту, — покорно доложил Мозес. — Но, если верить доносителям из Булгара, из Сувара… Кстати, о том же говорят наши люди, бежавшие из этих городов. Они говорят, воинство русов ужасно. Мы уже договорились с ясами[555], с князьями касогов[556]. Но и этого может оказаться мало. Нужны деньги. Нужно очень много денег.