Читать книгу "Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма - Коллектив авторов -- История"

мы быстро научились с ними обращаться. Такой кардаш, чтобы его не относило течение, прежде чем вступить в торговлю, бросал веревочный конец со своей лодки на борт, и мы его наверху закрепляли. И вот когда он за револьвер, часы или золотое кольцо, которое стоило дороже всей его плавучей лавочки, совал нам кусок халвы и пару хлебцев, а «добычу» опускал в карман, мы начинали за конец подтягивать его лодку кверху. Турок сначала свирепо ругался, но по мере того, как его лодка приближалась к вертикальному положению и товары с нее готовы были посыпаться в воду, он входил в разум и принимался кидать наверх хлеб, халву и вязки инжира, пока мы, удовлетворенные полученным, его не опускали.

Ни в первый день нашего стояния на Константинопольском рейде, ни на следующий никто не знал — оставят ли нас в Турции или повезут дальше, и куда именно. Слухи ходили самые разнообразные — говорили о Египте, Греции, Болгарии, каких-то островах и даже о Бразилии. Наш директор между тем несколько раз съезжал на берег и с кем-то вел там переговоры, в результате которых на третий или на четвертый день определилось, что мы отправляемся в Королевство СХС (Сербов, Хорватов и Словенцев), как тогда называлась Югославия.

В тот же день нас перегрузили на огромный пароход русского Добровольного флота «Владимир». Здесь, кроме нас, находилось еще несколько тысяч беженцев, военных и штатских, но корпусу отвели два больших трюмных помещения, в которых мы расположились хотя и не очень комфортабельно, но все же несравненно удобней, чем на «Христи». Тут, между прочим, выяснилось, что с нами едет десятка полтора совершенно посторонних и никому не известных лиц, которых Дед, по доброте своей, согласился условно записать как служащих корпуса, чтобы облегчить им въезд в Югославию. Опережая события, скажу, что по приезде на место от большинства из них он не смог отделаться и вынужден был действительно изобрести им какие-то должности при корпусе. Кое-кто из этих «служащих» нам впоследствии изрядно напакостил.

Дальнейшее наше плавание протекало без особых приключений, во всяком случае крупных. Мелкие были. Из них стоит отметить так называемый «голодный бунт», в котором ведущую роль с большим темпераментом и успехом провел мой одноклассник Коля Михайлов — впоследствии инженер и родной отец ныне широко известного югославского литератора Михаиле Михайлова. Предварительно надо сказать, что на «Владимире» кормили нас хуже чем впроголодь и, в частности, выдавали очень мало хлеба, так как он находился в ведении не нашего эконома, а какого-то высокопоставленного интенданта, который отпускал его всему населению парохода. Хлеба в его распоряжении было сколько угодно — он, сложенный высокими штабелями, как дрова, лежал в нескольких местах на палубе, накрытый брезентами, и, чтобы его не растаскивали голодные люди, возле этих складов стояли наши же кадеты часовые, с винтовками в руках.

В связи с этим вспоминается забавный случай. В хлебные караулы часовыми назначались кадеты шестого класса, а караульными начальниками и разводящими были семиклассники. Кажется, на вторую ночь караульным начальником был я, а одним из часовых кадет Владимир Бурман. Около девяти часов вечера, когда он стоял на посту, в караульное помещение вошел один из воспитателей Владикавказского корпуса, полковник К., и с возмущением мне сказал:

— Безобразие! Ваш часовой кадет Бурман, вместо того чтобы охранять хлеб, стоя на посту, жрет его сам! Потрудитесь завтра доложить об этом директору корпуса.

— Слушаю, господин полковник! — ответил я и, отправившись на место происшествия, распушил бедного Бурмана, как требовала служба.

Однако этим дело не кончилось. В два часа ночи, когда на посту опять стоял Бурман, с палубы пришел какой-то незнакомый мне человек и сообщил, что часовой, стоящий на посту номер три, просит караульного начальника прийти на пост, чтобы принять арестованного за кражу хлеба. Я поспешил туда и, увидев арестованного, не хотел верить глазам: это был полковник К. Сияя торжеством, Бурман сдал мне его с поличным — с буханкой хлеба в руках, которую он, под угрозой винтовки, не позволил положить на место до моего прихода. Как после выяснилось, сообразив, что полковник в столь поздний час не зря прогуливается по палубе, Бурман спрятался под брезент и умудрился накрыть своего врага.

По дороге в караульное помещение я сказал:

— Что же, господин полковник, завтра, когда по вашему приказанию я буду докладывать директору корпуса о проступке кадета Бурмана, придется и о вашем приключении сказать ему несколько слов.

— Ради бога, Каратеев, не возбуждайте скандала! — взмолился полковник. — Поймите, я не для себя взял этот хлеб, у меня семья голодает!

— Бурман тоже ел хлеб не из озорства, а от голода, однако вы этого не захотели понять. Но к счастью, я понимаю вас обоих, ибо сам голоден, а потому ни о ком докладывать директору не буду, и поставим на этом деле крест. Спокойной ночи, господин полковник!

Однако возвращаюсь к «бунту». Вскоре лежавший на палубе хлеб от сырости начал зеленеть и покрываться плесенью, а нам по-прежнему выдавали его мизерными порциями. Такое положение привело к тому, что в один прекрасный день человек десять кадет первой роты отправились на поиски интенданта. Он был обнаружен на верхней палубе. Никаких определенных планов относительно методов воздействия на него у нас не было, может быть, все обошлось бы мирно, но, увидев перед собой развалившуюся в лонгшезе упитанную фигуру военного чиновника, в роскошной генеральской шинели с красными отворотами, голодный как волк Михайлов сразу озверел. Интендант, на беду, тоже попался гоноровый. Между ними произошел такой диалог:

— Это вы главный интендант парохода?

— Да, я. Но, к вашему сведению, у меня есть чин: тайный советник, титулуемый превосходительством, — так ко мне и следует обращаться. Что вам угодно?

— Угодно знать, для кого вы бережете хлеб?

— Я вам не обязан давать в этом отчет.

— Вы так думаете? А вы никогда не видели, как из тайного советника делают явного покойника?

— Это бунт! — заорал «советник», вскакивая с кресла.

Михайлов выхватил наган. Мы их окружили, готовые в случае надобности удержать от крайностей рассвирепевшего