Читать книгу "Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль"

class="p1">Эта женщина, столь известная своей добродетелью, так мало уделяла внимания тому требованию души, которое именуется целомудрием, что забывала отвечать на вопросы, задаваемые себе самой на этот счет, и притом, надо признаться, только для очистки совести. Наконец, насладившись добрых три четверти часа картиной своей жизни в качестве супруги министра, она более внимательно остановилась на вопросе, который задавала себе в пятый или шестой раз: «Согласилась бы на это госпожа де Шеврез или герцогиня де Лонгвиль? Разумеется, они согласились бы, эти высокопоставленные дамы. Однако в нравственном отношении они стоят ниже меня, так как пошли бы на это, движимые в известной мере страстью, а то и менее благородным побуждением. Они могли поддаться обольщению, меня же обольстить нельзя!» И она пришла в восторг от самой себя. «На этот шаг меня толкают только высшее благоразумие и осторожность. Я, конечно, не связываю с этим никакой мысли об удовольствии».

Если не совершенно успокоившись, то по крайней мере убедившись, что с этой, женской стороны все обстоит благополучно, госпожа Гранде снова предалась сладостному размышлению о последствиях, которые мог иметь для ее положения в свете министерский пост мужа… «Человек, сделавшийся министром, становится известным навсегда. Тысячи французов из числа людей, образующих высший класс общества, знают лишь тех, кто был министром».

Воображение госпожи Гранде проникало в будущее. Она представляла себе, что ее молодость протекает среди самых лестных событий. «Быть всегда справедливой, всегда доброй по отношению ко всем, не теряя при этом достоинства, умножать всякого рода связи с обществом, – и не пройдет и десяти лет, как весь Париж заговорит обо мне. Глаза публики уже давно привыкли к моему особняку, к моим балам. А там – старость вроде той, что выпала на долю госпоже Рекамье[130], но, вероятно, более счастливая».

Она только мимоходом спросила себя, да и то отдавая лишь внешнюю дань благоразумию: «А достаточно ли влиятелен господин Левен, чтобы доставить портфель господину Гранде? Не посмеется ли он надо мной после того, как я уплачу условленную цену? Разумеется, надо удостовериться в этом, так как первым условием подобного договора является возможность передачи проданной вещи покупателю».

Шаги, предпринятые в этом направлении госпожой Гранде, были ею согласованы с мужем, но она удержалась от того, чтобы до конца осведомить его о своем решении.

Она отлично видела, что будет не так уж трудно убедить его взглянуть на эти вещи разумно, философски и политично, однако такой разговор всегда страшит уважающую себя женщину. «Лучше перескочить через это сразу», – подумала она.

Не все оказалось таким приятным, когда вечером Люсьен явился к ней. Она в замешательстве опустила глаза. Совесть подсказывала ей: «Вот человек, при помощи которого я могу стать женой министра внутренних дел».

Люсьен, которого отец не посвятил в свою беседу с госпожой Гранде, отлично заметил меньшую натянутость и большую естественность, даже кое-какие проблески интимности и доброты в манере, с какою госпожа Гранде держалась с ним; он предпочитал эту манеру, отдаленно напоминавшую простоту и естественность, тому, что госпожа Гранде называла блеском ума. В этот вечер он сидел с нею довольно долго. Но его присутствие решительно стесняло госпожу Гранде, так как она более теоретически, чем на практике была знакома с высоким искусством политической интриги, которое со времен кардинала де Реца заполняло жизнь госпожи де Шеврез и госпожи де Лонгвиль. Она отпустила Люсьена немного властно и вместе с тем вполне дружелюбно, что только усилило удовольствие, которое он получил, видя себя свободным уже в одиннадцать часов.

В эту ночь госпожа Гранде не сомкнула глаз. Лишь под утро, часов в пять или шесть, она перестала мечтать о счастье быть женою министра.

Это ощущение счастья не было бы сильнее, даже если бы она находилась в особняке на улице Гренель. Эта женщина относилась внимательно к реальным благам жизни.

В течение этой ночи ей пять-шесть раз приходили в голову неприятные мысли. Например, она вычисляла количество и цену ливрей. В ливрею прислуги господина Гранде входил канареечный цвет, который, несмотря на все предосторожности, утрачивал свою свежесть через месяц. Насколько все эти заботы об опрятности ливреи должны были возрасти в связи с увеличением числа слуг!

Она высчитывала: швейцар, кучер, лакеи… Но вскоре прекратила подсчет, так как не была уверена в количестве выездных лакеев, которое ей предстояло завести. «Завтра я ловко сделаю визит госпоже де Вез. Надо только, чтобы она не догадалась, что я пришла посмотреть, как поставлен ее дом; если бы ей удалось высмеять мой визит, я оказалась бы в невероятно пошлой роли. Не знать, как должен быть поставлен дом министра! Господин Гранде должен был бы знать это, но он человек совсем недалекий».

Лишь проснувшись в одиннадцать часов, госпожа Гранде вспомнила о Люсьене; минуту спустя она улыбнулась, она нашла, что любит его, что он нравится ей гораздо больше, чем накануне.

Благодаря ему к ней должно было прийти все это величие, открывавшее перед ней новую жизнь.

Вечером, когда он явился, она покраснела от удовольствия. «У него безукоризненные манеры, – думала она. – Какой благородный вид! Как мало в нем низкопоклонства! Как он не похож на грубого провинциального депутата! Даже самые молодые из них держатся в моем присутствии, как ханжи в церкви. При виде лакеев в прихожей они теряют голову».

Глава шестидесятая

В то время как Люсьен удивлялся необычайному приему, который ему оказывали в особняке Гранде, у госпожи Левен был крупный разговор с мужем.

– Ах, мой друг, – говорила она, – честолюбие вскружило вам голову! Ваше положение пострадает от этого. Что может дать вам ваше честолюбие? Деньги? Орденские ленты?

Так упрекала госпожа Левен своего мужа, который слабо защищался. Читатель, может быть, удивится тому, что женщина, бывшая в сорок пять лет лучшим другом своего мужа, была с ним искренна.

Это объяснялось тем, что с человеком такого необыкновенного ума и немного взбалмошным, каким был господин Левен, было бы крайне опасно не придерживаться полной откровенности. Позволив раз или два обмануть себя благодаря опрометчивости и беспечности, он в один прекрасный день сосредоточил бы все силы своего поистине удивительного ума, точно пламя отражательной печи, на том пункте, в котором его хотели провести; притворство было бы обнаружено, высмеяно, а доверие утрачено навсегда.

К счастью для обоих супругов, они думали вслух в присутствии друг друга. На фоне светской жизни, насквозь фальшивой, и интимных отношений, еще более лживых, чем отношения светские, такая полнейшая искренность казалась прелестным благоуханным цветком, не утратившим с течением времени