Читать книгу "Герои - Джо Аберкромби"

– Так что, битва окончена?

– Окончена.

– И кто победил?

– Мы, – не сразу ответил Кальдер.

– В смысле, Доу?

– Доу пал.

Покрасневшие глаза Скейла округлились.

– В битве?

– После.

– Назад в грязь. – Скейл съежился под накидкой. – Видно, к тому все и шло.

Кальдеру думалось только о яме, разверзающейся у ног.

– Оно всегда к тому идет.

– А его место кто занял?

Снова пауза. Издалека донесся смех плещущихся солдат, его заглушил шелест колосьев.

– Я.

Рот Скейла бестолково раскрылся.

– Теперь меня зовут Черным Кальдером.

– Черный… Кальдер.

– Давай-ка я тебя подсажу.

Кальдер подвел брата к лошадям. Хлад все это время не спускал с братьев глаз.

– Так вы теперь на одной стороне? – спросил Скейл.

Хлад уткнул палец в исполосованную щеку и натянул кожу, отчего металлический глаз выпучился из глазницы.

– Я тут так, для пригляда.

Скейл по привычке потянулся к луке седла правой рукой, но остановился и неловко взялся за нее левой. Сапогом он нащупал стремя и полез на лошадь. Кальдер поддержал его под колено. Когда Кальдер был ребенком, в седло его усаживал Скейл. А иной раз попросту забрасывал, без всяких нежностей. Как все с тех пор переменилось.

Втроем они тронулись вверх по тропе. Скейл сидел неловко; поводья свисали из левой руки, а голова сонно покачивалась. Кальдер мрачно ехал рядом. Сзади безотлучной тенью следовал Хлад, Великим Уравнителем у них за спинами. Путь лежал через поля, они медленной трусцой продвигались в сторону стены Клейла, где Кальдер несколько дней назад лицезрел атаку Союза.

Сердце билось так же неистово, как тогда. Утром Союз отошел за реку, а ребята Бледноснега – на север за Героев, но назвать эту местность безлюдной нельзя. Тут и там рыскали по изрядно вытоптанному ячменю последние мародеры, выискивая оставшиеся после всех пустяки – наконечники, пряжки, другую какую дрянь, за которую можно выручить сколько-нибудь медяков.

Пара человек пробиралась через колосья к востоку, один с удочкой на плече. Странно все-таки, насколько быстро поле боя опять превращается в обыкновенный клочок земли. Сегодня это чуть ли не священное место, каждая пядь которого полита кровью сражающихся. А завтра – всего лишь натоптанная тропинка.

Озираясь, Кальдер встретился глазами с Хладом, который вопросительно поднял бровь. Кальдер дернул головой так, как отдергивают от кипящего котелка руку.

Хотя прежде он убивал людей. Того же Тенвейза сразил мечом через считаные часы после того, как он спас ему жизнь. Приказал умертвить Форли Слабейшего из одного лишь тщеславия. Хотя когда награда за убийство – трон Скарлинга, рука не должна дрогнуть.

– Кальдер, почему ты мне не помог? – Скейл выпростал обрубок из-под накидки и, выпятив челюсть, бросил на него хмурый взгляд. – Там, на мосту. Почему не пришел?

– Я хотел. – Лгун, бессовестный. – Да выяснил, что в лесу за ручьем поджидает Союз. Как раз у нас с фланга. Хотел прийти, но не мог. Сожалею.

Разве что оно и было правдой, это самое «сожалею». Уж какая от него польза.

– Ну ладно.

Лицо Скейла, когда он прятал обрубок обратно под накидку, напоминало покореженную маску.

– Похоже, ты был прав. Этому миру надо побольше мыслителей и поменьше героев.

Он мимолетно глянул на Кальдера, заставив его поежиться.

– Из нас двоих за умного всегда был ты.

– Да нет. Прав был как раз ты. Иногда нужно драться.

Кстати, вот на этом месте он тогда стоял. Земля все еще в шрамах. Вытоптанные колосья, разбросанные обломки стрел, изувеченные части амуниции вокруг остатков окопов. Перед стеной Клейла земля снова засохла. Застывшие отпечатки башмаков, копыт, рук – все, что осталось от тех, кто принял здесь смерть.

– Добивайся, чего можешь, словом, – проговорил Кальдер, – но слово вооруженного человека звенит куда слаще. Так говорил ты. Как когда-то отец.

А разве не говорил он и насчет семьи? Насчет того, что нет ничего важнее? А о милосердии – что надо всегда о нем думать?

– Когда ты молод, тебе кажется, что отец знает все, – сказал Скейл. – А вот я теперь начинаю осознавать, что он во многом был не прав. Вспомни, в конце концов, как с ним все получилось.

– Это так.

Каждое слово ощущалось тяжеленной глыбой. Сколько он, Кальдер, жил в глухом отчаянии от того, что на пути у него постоянно маячит этот вот быковатый тугодум? Сколько насмешек он от него вынес? Кулак сомкнулся на лежащем в кармане металле. Цепь отца. Его цепь. Неужто семья и впрямь самое важное? Или же она – свинцовые грузила, что тянут книзу?

Мародеры остались позади, а заодно и места, где разворачивалось сражение. Путь лежал по тропинке мимо дома, где его несколькими ночами ранее разбудил Скейл. И где Байяз накануне ночью устроил ему еще более резкое пробуждение. Что это, испытание? Чародей проверяет его на прочность? Кальдера в чем только не обвиняли, но только не в недостатке жестокосердия.

Как давно он мечтал занять место отца? Наверное, начал еще прежде, чем отец его потерял. И вот теперь оставался лишь один, последний барьер. Надо всего-то кивнуть. Он покосился на развалину-брата. Перемахнуть такой барьер для человека с амбициями – раз плюнуть. Кальдера обвиняли во многом, но только не в недостатке апломба.

– Из нас двоих в отца пошел ты, – говорил Скейл. – Я пробовал было, но… не выходило. Всегда считал, что на роль короля ты годишься больше.

– Может быть, – шепнул Кальдер.

Кто бы сомневался.

Хлад ехал чуть сзади – одна рука на поводьях, другая на бедре. Вид самый что ни на есть расслабленный, сидит и чуть покачивается в такт движению лошади. А кончики пальцев эдак легонько, невзначай касаются рукояти меча в ножнах. Меча, который принадлежал Черному Доу. А до этого Девятипалому. Хлад вопросительно поднял бровь.

Кровь прилила к глазам. Вот он, момент, когда всего можно достичь. Прав был Байяз. Нельзя стать королем, не принеся определенных жертв. Кальдер сделал бесконечно глубокий вдох и затаил дыхание. Сейчас.

И медленно качнул головой.

Рука Хлада пропала из вида; лошадь приотстала.

– Может, из братьев я и лучший, – сказал Кальдер, – но ты старший.

Он подвел коня поближе к лошади Скейла, неторопливо достал из кармана отцову цепь и водрузил ее на шею Скейлу, аккуратно расправив по плечам. Похлопал его по спине, задержав там руку. А сам прикидывал, любил ли он когда-нибудь этого тупицу. Любил ли вообще кого-то, кроме себя. И, смиренно потупив голову, сказал: