Читать книгу "Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин"

ранней стадии хронического отравления ртутью.

Естественно, теперь невозможно доказать, в какой форме Сальери уговаривал Зюсмайра устранить Моцарта, но, по всей вероятности, такой разговор все же состоялся. Вообще странно, что моцартоведение до сих пор помалкивало о смене герром Зюсмайром наставников, скорее всего, он и не брался в расчет в качестве ключевой фигуры (так же как и граф Вальзегг), хотя его связь с Констанцией была общеизвестна. Точно так же скромно умалчивалось о сексуальной зависимости Моцарта от жены, тогда как его отношения с Магдаленой Хофдемель непомерно раздувались. В какой уже раз! – не учитывался дух времени, ибо такого рода фаворитки для XVIII века не представляли ничего необычного (кстати, такая фаворитка была и у Сальери – вокалистка Кавальери).

Между Сальери, Зюсмайром и графом Вальзеггом была связь, это более чем очевидно. А о том, что Зюсмайр был крайне тщеславен, говорят многие источники.

В конце жизни Моцарт страдал манией преследования, и это тут же было доведено ad absurdum. В письме от 7 сентября 1791 года Моцарт писал своему либреттисту да Понте, что жить ему осталось недолго. Можно ли при этом говорить о параноидальных мыслях, если три месяца спустя он действительно умер? Конечно, нет! И если он не мог отделаться от образа незнакомца (посланец в серых одеждах Антон Лайтгеб), то дело тут не в мании преследования, он предчувствовал, что с этим человеком связаны обстоятельства особого рода. Если объединить эти факты, начиная с предчувствия смерти, металлического привкуса на языке, ранних мыслей об отравлении, зловещего появления серого посланца, вспышки болезни в сентябре 1791 года и беспомощности доктора Слабы относительно заболевания композитора в конце ноября и странной мистификации вокруг Реквиема, покорно принятого Моцартом на свой счет, то этого уже слишком много для того, чтобы не предположить, что мы имеем дело с чем-то крайне неординарным.

Должно было бы давно уже броситься в глаза и то, что Моцарта не было в Вене в момент предполагаемого зачатия приписываемого ему сына Франца Ксавера, ибо с коронации императора Леопольда II, происходившей во Франкфурте, он мог вернуться не раньше начала ноября 1790 года. Франц Ксавер Моцарт родился, как известно, 26 июля 1791 года. Такая картина вписывалась в наше общее построение: Моцарт не был отцом Франца Ксавера.

О Сальери сказано уже много. Еще в 1840 году (и раньше) в музыкальном «Словаре-разговорнике» Гати фигурировала такая версия: «Рассказывали (о Сальери), что в последние дни жизни при наступлении душевного расстройства его мучила мысль, будто он отравил Моцарта, что супруга последнего самым торжественным образом опровергла». И здесь, правда, без фактических доказательств, говорилось о трёх хорошо согласующихся между собой обстоятельствах: об одностороннем соперничестве Сальери, о его письменной исповеди и его признании. И опять загадка: ведь если Сальери упоминал о нескольких покушениях на отравление, то среди его жертв мог быть и исследователь, видный масон и автор либретто «Волшебная флейта» Игнациус Едлер фон Борн.

Наконец, личность ранга Сальери могла стать неудобным свидетелем, поскольку неспокойная совесть всё же мучила его. И если Сальери был замешан в заговоре, то подстрекатели должны были опасаться, как бы императорский и королевский придворный капельмейстер вдруг не вздумал бы исповедаться в своей вине или соучастии в преступлении. Всё так и вышло! Значит, инспираторы были просто вынуждены объявить Сальери помешанным и отправить его в богадельню. Тем не менее, правоверные моцартоведы, зная об этом, упорно цеплялись за идею параноидального бреда, и не важно уже кого – хоть Моцарта, хоть Сальери!

Если все разрозненные сведения собрать вместе и проанализировать, то Грайтер со своей версией заболевания почек (уремическая кома) близок к истине, а отсюда уже совсем недалеко и до заключения об отравлении ртутью. Пусть мы так и не представили здесь последнего доказательства, но всё же, что касалось смерти Моцарта, его окружения и дальнейшего развития действия, наша работа могла бы обрисовать новую перспективу в видении тех далёких событий. Тем самым тема Моцарта – именно в наше время, сегодня – получила новый поворот.

Заговор, направленный против Моцарта, не мог быть устойчивым и сплоченным союзом. То есть (и это установлено точно) происходил обмен мнениями о жизни и творчестве Моцарта. Между Сальери, аббатом венским Мигацци (и, может быть, аббатом зальбургским Коллоредо) или, скажем, графом Вальзеггом вряд ли были тесные личные связи, но между Зюсмайром и Констанцией несомненно. Валентин подчеркнул особо напряженные отношения между Моцартом и Коллоредо, которого австрийский гений называл «гроссмуфтием». О Сальери Валентин сообщает (сравните с Ангермюллером), что он был «уважаемым, знаменитым, влиятельным и пользовавшимся успехом» человеком, а его современники называли его не иначе «как любезным и отзывчивым». Этой картине противоречат непосредственно биографические данные, которые оставили нам определенное число скорее отрицательных черт характера Сальери. Нельзя отделаться от впечатления, что новейшее моцартоведение приукрашивало больше, в подробности борьбы за власть и интриг уже никто не вдавался. Если дело пойдет так и дальше, то лубочный портрет Моцарта с портретом облагороженной Констанции и дружелюбным Сальери (на дружеской ноге он был только с Констанцией) – скоро будет выглядеть так, что отравление и в самом деле канет в сферу легенд.

XXXI. Бои на чужом поле

…Готов ли ты быть стертым без остатка,

Отринуть все, что создано тобой,

Готов ли ты в забвенье затеряться

Несотворенной сущностью одной?

Иных путей для измененья – нет.

Д. Г. Лоуренс. «Феникс»

Потом я вдруг очнулся, не понимая, куда подевалась Ольга и почему она не снимала трубку звонившего телефона. Я осторожно потянулся к своему «дерринджеру». Револьвер исчез!

– Не дергайся, приятель, – произнес мужской голос.

Красавчик-Ник развалился в кресле напротив меня с автоматическим пистолетом в руке. Я узнал его сразу: это был пистолет марки «ТТ». Калибр девять миллиметров.

Ольга безмолвно сидела на ручке кресла. Ник прижимал её к себе левой рукой, положив ладонь на её левую грудь. Ничего другого от него и нельзя было ожидать. Этим мафиози жизнь не в жизнь – только позволь облапить какую-нибудь женщину.

Я заметил, что хорошее немецкое ружье «Три кольца», аккуратно висевшее на стене, было разряжено: оба патрона стояли торчком на ближайшем столике. Короче говоря, мне не стоило умирать при попытке завладеть им. Ник-Красавчик ни в чем не полагался на случай.

– Нож, – негромко сказал он, кивая в мою сторону. – Только очень осторожно!

И здесь он оказался профессионалом, имея в виду мой инцидент с молокососами – Дитрихом и Клаусом. Когда по-настоящему влип, то