Читать книгу "Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса - Стивен Пинкер"

~

Еще одна философская претензия к гуманизму состоит в том, что это «просто утилитаризм»: мол, мораль, краеугольный камень которой – наибольшее процветание человека, ничем не отличается от морали, ищущей максимального счастья для максимального числа людей[1231]. (Философы часто говорят о счастье как об утилитарной «полезности».) Любой студент, прослушавший вводный курс моральной философии, без запинки перечислит изъяны утилитаристского подхода[1232]. Должны ли мы ублажать монстра полезности, который получает больше удовольствия, поедая людей, чем его жертвы получают от жизни? Должны ли мы подвергнуть эвтаназии парочку добровольцев, чтобы, изъяв их органы, спасти жизни десятка других людей? Если горожане, разъяренные нераскрытым убийством, угрожают кровавым бунтом, должен ли шериф успокоить их, отправив на виселицу безобидного пьянчугу? Если некий наркотик способен погрузить нас в мир сладких снов, стоит ли нам его принимать? Должны ли мы организовать сеть гигантских питомников, которые при небольших затратах сделают счастливыми миллиарды кроликов? Такие мысленные эксперименты – убедительные доводы в пользу деонтологической этики, составленной из прав, обязанностей и принципов, которые расценивают определенные действия как нравственные или безнравственные в силу самой их природы. В некоторых версиях деонтологической морали эти принципы определены Богом.

Гуманизм действительно близок утилитарному подходу или как минимум консеквенциалистскому, то есть такому, когда моральная оценка поступков и мер дается по их последствиям. Последствия не обязательно должны сводиться к счастью в узком смысле улыбки на лице; это может быть более широко понятое процветание, в том числе рождение детей, самовыражение, образование, богатый опыт и создание произведений непреходящей ценности (глава 18). Консеквенциалистский оттенок гуманизма на самом деле говорит в его пользу – и я объясню почему.

Во-первых, те слушатели курса моральной философии, которые не проспали вторую неделю занятий, знакомы и с проблемами деонтологической этики. Если ложь по природе своей дурна, должны ли мы говорить правду, когда гестапо требует выдать убежище Анны Франк? Аморальна ли мастурбация (как утверждал классический деонтолог Кант), потому что человек использует сам себя, чтобы удовлетворить животную похоть, а к человеку всегда нужно относиться как к цели, а не как к средству? Предположим, террорист заложил ядерную бомбу, которая может уничтожить миллионы жизней; морально ли пытать его, чтобы узнать ее местоположение? И вообще, кому, в отсутствие громоподобного гласа с небес, мы доверим право формулировать принципы и объявлять те или иные действия заведомо аморальными, особенно если они не причиняют никому вреда? В разные времена моралисты прибегали к деонтологическому подходу, настаивая, что вакцинация, анестезия, переливание крови, страхование жизни, межрасовые браки и гомосексуальность – зло по самой своей природе.

Многие моральные философы полагают, что само противопоставление двух этик проведено во вводном курсе чересчур резко[1233]. Деонтологические принципы – зачастую неплохой способ обеспечить большее счастье для большего числа людей. Ни один смертный не способен просчитать все последствия своих поступков в бесконечном будущем; к тому же люди, как бы эгоистично они ни поступали, всегда справляются с задачей обосновать, что действовали исключительно в интересах других. Из этого следует, что провести четкие границы, которые никто не должен преступать, – один из наилучших способов повысить уровень всеобщего счастья. Мы не позволяем государствам обманывать или убивать своих граждан, поскольку живые политики, в отличие от непогрешимых милосердных полубогов из мысленных экспериментов, вполне способны своенравно и тиранически злоупотреблять доставшейся им властью. И это только одна из множества причин, почему государство, приговаривающее невинного человека к смертной казни или подвергающее кого-нибудь эвтаназии ради органов, не способствует максимальному счастью максимального числа людей. Или возьмем, к примеру, принцип равноправия. Действительно ли законы, дискриминирующие женщин и меньшинства, несправедливы по своей природе? Или же они отвратительны, потому что наносят вред жертвам дискриминации? Наверное, ответ на такие вопросы не стоит даже искать. И наоборот – любой деонтологический принцип, последствия которого вредны (как, например, принятый среди свидетелей Иеговы принцип «воздержания от крови», запрещающий ее переливание), стоит немедленно отбросить. Права человека обеспечивают процветание человечества. Вот почему на практике гуманизм и права человека неотделимы друг от друга.

Гуманизму не стоит стесняться своего пересечения с утилитаризмом еще и потому, что именно этому подходу к этике мы обязаны поразительным улучшением жизни людей. Классические утилитаристы – Чезаре Беккариа, Иеремия Бентам и Джон Стюарт Милль – сформулировали одержавшие в итоге верх доводы против рабства, садистских наказаний, жестокости к животным, преследования за гомосексуальность и угнетения женщин[1234]. Даже абстрактные права вроде свободы слова и вероисповедания обосновывались преимущественно в терминах вреда и пользы. Томас Джефферсон писал:

Законная власть правительства простирается только на те действия, которые влекут за собой причинение ущерба другим людям. Но мне не наносит ущерба утверждение соседа, что существует двадцать богов или что бога нет. Это не задевает моего кармана и не переламывает мне ногу[1235][1236].

Идеалы всеобщего образования, защиты прав работников и охраны окружающей среды тоже продвигались с позиции утилитаризма. К тому же ни монстры полезности, ни питомники по осчастливливанию кроликов не создали для нас никаких практических проблем, по крайней мере на настоящий момент.

Утилитаристские аргументы часто одерживают верх по важной причине: они убедительны для всех. Принципы вроде «все хорошо, что хорошо кончается», «если никому от этого не хуже, значит, все в порядке», «никого не касается, чем по обоюдному согласию заняты взрослые люди за закрытыми дверями» (а также, как пела Билли Холидей, «Если мне взбредет в голову /Прыгнуть в океан, /Это только мое дело»), конечно, не очень глубоки и не обходятся без исключений, но понятны каждому, а те, кто с ними не согласен, должны приложить некие усилия, чтобы доказать свою правоту. При этом я не утверждаю, что утилитаризм интуитивен. Классический либерализм – совсем недавний факт человеческой истории, тогда как в традиционных культурах общество очень даже волнует, чем по обоюдному согласию заняты взрослые люди за закрытыми дверями[1237]. Философ и когнитивный нейробиолог Джошуа Грин утверждает, что многие деонтологические убеждения коренятся в первобытных интуитивных представлениях о племенной общности, незапятнанности, отвращении и нормах поведения, в то время как утилитаристские выводы – плод рационального познания[1238]. (Он даже показал, что деонтологический моральный анализ задействует эмоциональные структуры мозга, а утилитаристский – рациональные.) Грин пишет, что, если представителям разных культур требуется выработать общий моральный кодекс, они скорее подходят к вопросу с позиций утилитаризма. Это объясняет, почему некоторым реформаторским движениям, таким как движение за права женщин и однополые браки, удалось удивительно быстро победить многовековые предрассудки (глава 15): статус-кво, опирающийся лишь на обычай и интуицию, рассыпался под натиском утилитаристских доводов.