Читать книгу "Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов"

«Можно бы, – предлагает он, – комиссарами, но только теперь слишком много комиссаров. Может быть верховные комиссары?… Нет, “верховные” звучит плохо. Нельзя ли “народные”? – “Народные комиссары”? Что ж, это, пожалуй, подойдет – соглашается Ленин. – А правительство в целом?» Каменев подхватывает, – «А правительство назвать Советом Народных Комиссаров». Владимир Ильич пробует на слух: «Совет Народных Комиссаров?… Это превосходно: ужасно пахнет революцией!..». Вспомнил он, как отметила Ольга Равич, и комиссаров Парижской Коммуны. И «мною, – рассказывает Милютин, – было записано – Совет Народных Комиссаров…»[1174]

Е. А. Луцкий полагает, что видимо тогда же решили все узаконения будущего правительства называть, как и акты Парижской Коммуны, – «Декретами». Это тоже пахло революцией. «А затем, – вспоминал Милютин, – приступили к поименному списку»[1175].

Начало оказалось для всех неожиданным. «…На заседании Центрального Комитета партии, – пишет Троцкий, – Ленин предложил назначить меня председателем Совета Народных Комиссаров. Я привскочил с места с протестами – до такой степени это предложение показалось мне неожиданным и неуместным. “Почему же? – настаивал Ленин. – Вы стояли во главе Петроградского Совета, который взял власть”».

Вот, как нынче говорят, «хороший вопрос» для «лениноедов», которые извели уйму чернил, рассказывая, как Ленин всю жизнь рвался к власти. Но факт этот – загадка лишь для тех, кто не может вырваться за рамки пошлости. Владимир Ильич был напрочь лишен «личного тщеславия». Это засвидетельствовал никто иной, как Мартов. Для Ленина проблема власти была не целью, а средством осуществления воли народа, а вопрос о «премьерстве» – лишь вопросом политической целесообразности[1176].

«Я, – пишет Троцкий, – предложил отвергнуть предложение без прений. Так и сделали». Все сошлись на том, что пост главы правительства должен занять сам Ленин. Пришлось его убеждать, ибо, как свидетельствует Иоффе, «Владимир Ильич сначала категорически отказывался быть председателем СНК и только в виду настояний всего ЦК согласился»[1177].

Но тут же он предложил, чтобы Троцкий «стал во главе внутренних дел: борьба с контрреволюцией сейчас главная задача. Я, – пишет Троцкий, – возражал и, в числе других доводов, выдвинул национальный момент: стоит ли, мол, давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как мое еврейство? Ленин был почти возмущен: “у нас великая международная революция, – какое значение могут иметь такие пустяки?” – На эту тему возникло у нас полушутливое препирательство. – “Революция-то великая, – отвечал я, – но и дураков осталось еще не мало”. – “Да разве ж мы по дуракам равняемся?” – “Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение?.”» Спор закончился тем, что Свердлов предложил назначить Троцкого комиссаром по иностранным делам, с чем все и согласились[1178].

А комиссаром по внутренним делам наметили Алексея Ивановича Рыкова, учившегося когда-то на юридическом факультете Казанского университета. Выглядел он в этот момент достаточно решительно. После июльских дней, когда в Москве его избили черносотенцы, Алексей Иванович ходил с револьвером. И в начале заседания ЦК он – под всеобщий смех и шутки «вынул из кармана большой наган и положил его перед собой, а на мой вопрос, – рассказывает Иоффе, – зачем он его с собой таскает, мрачно ответил: “чтобы перед смертью хоть пяток этих мерзавцев пристрелить”».

«Когда выяснилось, – продолжает Иоффе, – что у меня вообще никакого револьвера нет, Владимир Ильич тоже шутил, что надо, чтобы ЦК мне вскладчину купил револьвер. И т. Стасова тут же подарила мне маленький дамский браунинг, о котором кто-то (не помню, сам ли Владимир Ильич) заметил, что он как раз годится, ибо им только блох убивать можно»[1179].

Георгий Ломов, присутствовавший в начале этого заседания, вспоминал: «Наше положение было трудным до чрезвычайности. Среди нас было много преданнейших революционеров, исколесивших Россию по всем направлениям, в кандалах прошедших от Петербурга, Варшавы, Москвы весь крестный путь до Якутии и Верхоянска… Каждый из нас мог перечислить чуть ли не все тюрьмы в России с подробным описанием режима… Мы знали, где бьют, как бьют, где и как сажают в карцер, но мы не умели управлять государством и не были знакомы ни с банковской техникой, ни с работой министерств… Желающих попасть в наркомы было немного. Не потому чтоб дрожали за свои шкуры, а потому что боялись не справиться с работой… Все народные комиссары стремились всячески отбояриться от назначения, стараясь найти других товарищей, которые могли бы с большим успехом, по их мнению, занять пост народного комиссара».

Именно так случилось с самим Ломовым. Он покинул заседание, ибо ЦК срочно отправил его в Москву. А поскольку Георгий Ипполитович в свое время успешно окончил юридический факультет Петербургского университета, то, «пользуясь моим отсутствием, – пишет Ломов, – т. Рыков, на которого начали взваливать, помимо звания народного комиссара внутренних дел еще и Комиссариат юстиции, предложил в народные комиссары юстиции меня. И так как я был далеко, а народного комиссара юстиции так-таки и не было, то в состав первого Совнаркома ввели и меня»[1180].

Относительно комиссара просвещения сомнений не было: Луначарский. Он, кстати, был одним из тех «немногих», кто внутренне уже был готов принять этот пост. Разговоры о том, что в «социалистическом правительстве» он будет министром просвещения, шли еще в августе. А когда в сентябре он стал заместителем городского головы Петрограда по данным вопросам, Анатолий Васильевич расценил это именно как «министерское» назначение. Вот и теперь он воспринял предложение с некоторым пафосом: «Это совершалось в какой-то комнатушке Смольного, где стулья были забросаны пальто и шапками и где все теснились вокруг плохо освещенного стола. Мы выбирали руководителей обновленной России»[1181].

Речь зашла о кандидатуре комиссара по продовольствию. Поскольку левые эсеры согласия на вхождение в правительство так и не дали, предложили Ивана Теодоровича. В свое время он успешно закончил естественный факультет Московского университета. Был автором многих статей по вопросам аграрной политики. Продовольственное положение в стране иначе как критическим назвать было нельзя. И Ленин грустно пошутил: «Ну, надо кого-нибудь похуже, а то его все равно через неделю в Мойке утопят»[1182].