Читать книгу "По ту сторону жизни - Екатерина Лесина"

А вот теперь Диттер злился. Я же задумалась. Чахотка — это плохо. А черная — очень и очень плохо. Если с обыкновенной целитель — не всякий, само собою, но благословенный, — справится, то против черной средства нет. Болезнь, усиленная проклятьем, медленно пожирает человека изнутри.

Смерть поганая. Медленная. Болезненная. Кости становятся мягкими, мышцы атрофируются. Тело отказывается принимать пищу. И лишь морфий приносит какое-никакое облегчение. Потом тело начинает гнить и… право слово, как по мне, то милосердней призвать Плясунью, чем милостью лекаря удерживать бедолагу в мире живых.

Герман отошел. А Диттер проводил его взглядом. Недобрым таким…

— И как давно? — поинтересовалась я, отбирая бокал. Шампанское? Виски… и как минимум из нижнего погреба, где еще дед мой собрал самые изысканные сорта.

Морфий… Надо будет Марку отписаться, у него, помнится, был лучший морфий в этом треклятом городе. А то ж с Диттера станется в аптеку пойти, там же порошок разбавляют безбожно. Аптечным морфием только детские колики унимать, это каждый знает.

Кроме моего бестолкового дознавателя.

— Год, — он не стал отнекиваться.

И притворяться, будто Герман ошибся. Поморщился слегка. А я… год — это много… для больного черной чахоткой почти неоправданно много.

— Благословение, но… и оно лишь отсрочку дает, — сказал он. — Мне куда интересней, как он узнал.

А ведь и вправду… Герр Герман у нас, конечно, мерзавец талантливый, но не настолько, чтобы с одного взгляда диагнозы ставить. Он вообще от целительства далек несказанно. И значит… значит, нашептали.

Кто?

Друзей у него, как и у дядюшки, много. Должников еще больше. И быть может, отыскался среди них кто-то, с ведомством Диттера связанный. Кажется, подобная мысль и дознавателю моему в голову пришла. Ишь ты, скривился. Или больно?

— Хочешь, уйдем? — предложила я, озираясь.

Тени-лакеи, закуски, выпивка. Яркие платья дам. Скучные мужские разговоры… Дела, которые решаются, раз уж случай выпал. Сплетни, что гуляют, обрастая новыми и новыми подробностями… Драгоценности, цветы, тоска смертная.

Фальшивят уставшие музыканты…

ГЛАВА 9

— Хватит! — резкий голос прервал почти-тишину. — Что ты будешь мне говорить? Это не мои туфли! Я тебе говорю, жмут они!

Старуха в темно-лиловом платье, украшенном аметистами, замахнулась веером на скучного типа.

— Мои не жали, а эти жмут… и веер подменили… ты посмотри, какого он цвета…

Мужчина с вялым лицом и разобранными на пробор волосами попытался подхватить старуху под локоток. Но вдова Биттершнильц отличалась не только склочным нравом, но и немалой для своих восьмидесяти девяти лет силой.

— Руки убери, поганец! — рявкнула она и к просьбе присовокупила шлепок веером по бледной ладони. — Будет он мне тут… я еще не в маразме…

На этот счет мнения в городе разнились, все же старуху здесь любили еще меньше, чем меня. Но я готова была поспорить на половину своего состояния, что фрау Биттершнильц до маразма далеко. Дела свои она вела сама и жестко. Помнится, единственный управляющий, который дерзнул обворовать бедную старушку, по сей день отрабатывал долг где-то в медных рудниках.

— Туфли не мои… подменили туфли… веер подсунули другой, — она говорила громко, а вот взгляд… взгляд ее был непривычно растерянным. Будто она прекрасно понимала, сколь нелепы ее претензии.

Веер подменили.

— Дорогая, — я потянула Диттера за собой, а он не стал сопротивляться. — Я так рада тебя видеть…

Я клюнула вдову в сухую щеку.

Она не пользовалась пудрой. И кремами от морщин. Не носила шиньонов, собирая поредевшие свои волосы в строгую гладкую прическу.

— Что случилось.

— Веер подменили, — старуха с несвойственной ей готовностью оперлась на мою руку. — Видишь? Он лиловый… а был цвета фуксии… не подходит… я подслеповата стала… тут только увидела… не подходит.

— Бабушка… — тип, которого, признаться, я видела впервые — впрочем, с недоброй старушкой мы пересекались нечасто, попытался отбить у меня добычу. Это он зря… веер, может, к платью и не подходил — странно, кстати, ибо в мастерской мейстера Гульденштрассе весьма ревностно относились к деталям, — но вот сделан был на совесть. И на макушку опустился с характерным стуком.

— Изыди, — велела вдова. А мне пожаловалась: — Совсем от него житья не стало… а ты деточка похорошела. Смерть тебе на пользу пошла.

— Попробуйте, может, и вам понравится.

Старушка хмыкнула и, вытащив из сумочки пачку цигарок, велела:

— Проводи меня до саду.

— Бабушка, там сквозняки…

— А ты, зануда, за шалью сгоняй… и заодно посмотри, где эту дрянную девчонку носит… Дорогая, не стой столпом. В твои года девица не только в постели двигаться должна… А это кто? Твой? Ты б его хоть приодела, право слово, прежде чем в приличное общество тащить…

Она, оправившись от приступа, старательно заговаривала мне зубы, правда, мы обе понимали, что слов недостаточно, дабы загладить инцидент.

На нас смотрели. С жалостью. И жадноватым любопытством.

— Ишь ты… повылуплялись, курицы… думают, я умом тронулась. Но ты же видишь? И туфли-то, туфли не мои… — в саду, окружавшем ратушу, даже летом было пыльно, заброшено и грязновато. Складывалось впечатление, что здешние розы, если и цвели не столько благодаря усилиям садовника, сколько вопреки им. Ныне же они щетинились колючками, угрожающе шевелили слегка подмороженными — укрыть их на зиму никто не додумался — ветвями и, казалось, стоит им дотянуться до несчастного, которому вздумалось прогуляться по саду, как жизнь его обретет безрадостный финал.

От роз я отодвинулась.

А старушка уселась на меченую птичьим пометом лавку, кинула веер и, наклонившись, с кряхтением сняла туфлю.

— Жмут… — Она пошевелила пальцами ноги. — И нечего говорить, что у меня ноги пухнут… это у них мозги пухнут.

Туфельки были бальными. И не совсем. Мягчайшая кожа изнутри, атласный чехол снаружи… камушки, бантики… и отпечаток стопы.

— Мне их когда-то на Островах стачали… взяла сразу две дюжины пар… нигде не делают больше такой обуви… а у меня ноги болят. — Старушка сняла и вторую туфлю, которую сунула Диттеру. — На вот… в городе вторых таких нет… Это меня еще моя бабка, чтоб ей посметрия легкого не досталось, редкостной тварью была, но дело знала… снаружи-то чего угодно навертеть можно. У нее обманок две коробки… под всякое платье. В атласе ноги стынут и вообще… будто босая…

От туфли резко пахло потом. И носили ее, пусть и по торжественным случаям, но не раз и не два… а главное, запах был старушечий. Неужели и вправду… деменция, сколь знаю, тем и опасна, что ее крайне сложно заметить вовремя. Сначала милые странности, легкая забывчивость, а глазом моргнуть не успеешь, и вот ты уже увяз в пучине склероза. И маразма.