Читать книгу "На высотах твоих - Артур Хейли"

– И тогда вы забрались на итальянское судно, правильно?

Дюваль кивнул.

– У вас есть паспорт, бумаги, ну, что-нибудь, подтверждающее, откуда ваша матушка родом?

– Бумаги нет.

– У вас есть гражданство?

– Страна нет, гражданство нет.

– Вы хотите получить гражданство?

Дюваль озадаченно взглянул на него в полном недоумении.

– Я имею в виду, – еще медленнее, чуть ли не по слогам, повторил Дан, – что вы хотите сойти наконец с этого судна. Вы сами мне сказали об этом.

Энергичный, преувеличенно энергичный кивок в знак подтверждения.

– Значит, вам нужна родина, страна, место, где жить?

– Я работать, – настойчиво заявил Дюваль. – Я работать очень хорошо.

Дан Орлифф вновь пытливо оглядел молодого человека. Была ли его история бездомных скитаний правдой? Действительно ли он изгой, отверженный, которого нигде не признают своим и нигде не хотят приютить? Действительно ли он человек без родины? Или все это выдумка, искусное хитросплетение лжи и полуправды, рассчитанное на пробуждение сочувствия?

Юноша выглядел достаточно простодушным и бесхитростным. Но так ли это на самом деле?

Выражение его глаз казалось умоляющим и трогательным, но где-то в их глубине таилась завеса непроницаемости. Не крылся ли за ней намек на коварную хитрость – или это лишь игра воображения?

Дан Орлифф колебался. Он знал, что написанное им будет разобрано по буковке и перепроверено конкурирующей с “Ванкувер пост” дневной газетой “Ванкувер колонист”.

Поскольку в редакции срока сдачи материала ему не установили, он мог сам определять, сколько времени потратить на подготовку статьи. И поэтому решил тщательно разобраться во всех своих сомнениях.

– Анри, – спросил он, – вы мне доверяете? На миг во взгляде Дюваля промелькнула прежняя подозрительность. Потом он кивнул головой.

– Я доверять, – коротко произнес он.

– Хорошо, – продолжал Дан. – Думаю, я все же смогу помочь. Но мне нужно знать о вас все-все, с самого начала.

Он взглянул на Де Вира, который проверял вспышку.

– Сейчас сделаем снимки, а потом поговорим. И не упускайте ничего, ни малейшей подробности. И не спешите, потому что говорить мы с вами будем долго.

Глава 5

Измученный Анри Дюваль все еще бодрствовал в камбузе “Вастервика”.

Этот газетчик без устали задавал и задавал ему вопросы.

"Иногда даже трудно угадать, – подумал Дюваль, – чего он добивается”. Спрашивал обо всем, требуя ясных ответов. И каждый ответ Анри газетчик быстро записывал на листе бумаги, который лежал перед ним на столе. Ему порой казалось, что это его самого, Анри Дюваля, по капельке переносит на бумагу торопливый карандаш, аккуратно раскладывая всю его жизнь по полочкам. А на самом-то деле в его жизни не было никакого порядка – одни разрозненные отрывки. И так много всего, что трудно выразить ясными простыми словами – словами, понятными этому газетчику, – или даже просто вспомнить, что и как с ним происходило.

Если бы только он сам выучился читать и писать, пользоваться карандашом и бумагой, чтобы сохранять для памяти все, что было у него на уме, – вот как этот газетчик и другие ему подобные. Тогда бы и он, Анри Дюваль, мог копить мысли и воспоминания о прошлом. И не пришлось бы держать их все в голове, как на полке, в надежде, что они не забудутся, как случилось, похоже, со многими эпизодами.

Его мать однажды заговорила о школе. Сама она в детстве научилась читать и писать. Но это было так давно, и мать его умерла еще до того, как он мог бы приступить к учебе. А после ее смерти не было никого, кого заботило бы, чему он учится и учится ли вообще.

Он сдвинул брови и наморщил лоб, пытаясь найти ответы на вопросы, мучительно вспоминая, вспоминая, вспоминая…

Сначала было судно. О нем ему рассказывала мать. На судне он и родился. За день до его рождения они вышли из Джибути, Французское Сомали, и, как ему казалось, однажды мать даже упоминала, куда они направлялись, но с тех пор название порта забылось. И если она и рассказывала, под чьим флагом плавало судно, припомнить этого он не мог.

Роды оказались трудными, а врача на судне не было. Мать страшно ослабла, у нее начался жар, и капитан распорядился повернуть обратно в Джибути. В порту мать и новорожденного отправили в больницу для бедных. Денег у них было совсем немного – и тогда, да и потом тоже.

Анри помнил свою мать заботливой и нежной. У него сохранилось впечатление, что она была красивой, но, возможно, это была только его фантазия, поскольку в памяти то, как она выглядела, стерлось, и теперь, когда он думал о ней, ее лицо рисовалось его мысленному взору неясными, расплывчатыми чертами. Она любила его, уж в этом-то он был уверен и твердо помнил потому, что это была единственная любовь, которую он когда-либо знал.

Годы детства остались в его памяти разрозненными фрагментами. Он знал, что мать работала, когда могла, чтобы добыть денег на пропитание, хотя порой им случалось голодать. Он не мог вспомнить, чем именно она занималась, но одно время считал, что мать была танцовщицей. Они часто переезжали с места на место – из Французского Сомали в Эфиопию, сначала в Аддис-Абебу, потом в Массауа. По маршруту Джибути – Аддис-Абеба они прошли два или три раза.

Поначалу Анри с матерью жили – хотя и в суровой нужде – среди других французов. Потом они вконец обнищали, и туземный квартал стал им единственным домом. Когда Анри Дювалю исполнилось шесть лет, мать умерла.

События после смерти матери совсем перепутались в его голове. Какое-то время – он затруднялся припомнить, как долго, – он жил на улице, добывая еду попрошайничеством и устраиваясь на ночлег в первом попавшемся укромном уголке. Он никогда не обращался к властям, ему и в голову это не приходило, поскольку в том окружении, где он обитал, полицию считали отнюдь не друзьями, а врагами.

Потом его подобрал одинокий старик сомалиец, чья жалкая лачуга в туземном квартале стала для Анри кровом. Так длилось пять лет, а затем старик куда-то исчез, и Анри Дюваль вновь остался один.

На этот раз он перебрался из Эфиопии в Британское Сомали, подрабатывая, где только мог, и в течение четырех следующих лет ему довелось быть и помощником пастуха, и самому пасти коз, и ворочать тяжелым веслом в лодке, перебиваясь кое-как и редко получая за труд что-либо, кроме пищи и ночлега.

Тогда переходить международные границы было для него простым делом. В оживленном потоке многодетных семей власти на пропускных пунктах крайне редко утруждали себя проверкой каждого ребенка в отдельности. В такие моменты он просто пристраивался к какой-нибудь семье и спокойно проходил мимо пограничников, не привлекая их внимания. Со временем он привык к этому.

Даже когда Анри стал постарше, малый рост и хрупкое телосложение по-прежнему помогали ему обманывать бдительность стражей. До тех пор, пока в возрасте двадцати лет его впервые не остановили в группе арабских кочевников и не пропустили через границу Французского Сомали.