Читать книгу "Жажда крови. Дракенфелс - Джек Йовил"

Даже неделю, однако, он не мог вынести ту грязь и безвкусицу, в которой Ван Зандт явно предпочитал обитать. Едва ли стоило винить коменданта в том, что его родителями оказалась пара пучеглазых уродов, насколько можно было судить по портретам, выполненным на заказ каким-то косоглазым ремесленником, но казалось странным, зачем демонстрировать этот позор семьи, развешивая над рабочим столом особенно отвратительную мазню с изображением старших Ван Зандтов в идиотских золотых тонах. После утра, проведенного в комнате с портретом матери коменданта, чье рыбье лицо неодобрительно хмурилось на Детлефа, он самолично сбросил картину с балкона и заменил ее собственным великолепным портретом, запечатлевшим его в роли Гуиллаума Завоевателя в трагедии «Барбенор, побочный сын Бретонии» Таррадаша. Он хотел было в порыве щедрости оставить его здесь после себя, чтобы оживить обстановку, окружающую жестокосердного служителя, ежедневным напоминанием о самом знаменитом обитателе его заведения, но потом передумал. Картина маслом кисти художника Театра Кёнигсгартен была слишком ценной вещью: не стоило оставлять ее этому бедняге, чтобы он тупо таращился на нее, роясь в бумагах или санкционируя бессмысленную жестокость своих подчиненных.

Обычно Зирк доверял составление контрактов помощнику, которого высоко ценил, – Томасу Баргайнеру. Но Томас первым из всех предал его и возглавил список кредиторов, протягивая руку за возмещением убытков. Поэтому Детлеф озаботился столь скучным занятием сам. В конце концов, именно Томас втянул его в это дело с выборщиком Миденланда. На этот раз он мог быть уверен, что не будет никаких скрытых условий, на которых потом его можно было бы подловить.

Была достигнута договоренность, что Освальд обязуется финансировать создание Детлефом «Дракенфелса» из своей казны, при условии, что сам драматург будет вести скромный образ жизни. Насчет этого пункта у Детлефа возникли некоторые сомнения, но потом он резонно рассудил, что представление кронпринца о скромной жизни, пожалуй, превосходит все мечты пресыщенного сибарита об абсолютной роскоши. Как заключил Детлеф, потягивая принадлежащий Ван Зандту эсталианский херес, «единственное, что нужно человеку вроде меня – это еда и питье, теплая постель, надежная крыша над ней да возможность являть публике мой талант».

Детлеф решил также поделиться своей удачей с прежними сокамерниками и настоял, чтобы Освальд погасил и их долги тоже. В каждом случае освобождение становилось возможным, только если Детлеф ручался за их хорошее поведение и обещал обеспечить их работой. С этим проблем не было: Козински и Маноло были достаточно сильны, чтобы двигать тяжелые декорации, прежняя профессия Джастуса предполагала, что из него выйдет хороший характерный актер, Керреф будет шить обувь для всей компании, а Гуглиэльмо, несмотря на его банкротство, отлично заменит предателя Томаса на посту коммерческого директора. Детлеф даже анонимно устроил освобождение Зарадата, уверенный, что низкая натура надзирателя быстро приведет его обратно в тюрьму. Потребуются годы страданий, чтобы он вновь достиг – если только он вообще сумеет это сделать – незаслуженно привилегированного положения в этой обители страдальцев, какой является крепость Мундсен.

Тем временем кронпринц Освальд переоборудовал бальный зал в своем дворце под репетиционную. Его матушка обожала пышные приемы, но после ее смерти статус первой хозяйки Империи достался графине Эммануэль фон Либевиц из Нулна. Старый великий принц, сраженный болезнями и горем, возился с игрушечными солдатиками, вновь разыгрывая былые сражения в своих комнатах, а делами Кёнигсвальдов занимался теперь исключительно его сын. Люди Освальда были разосланы на розыски тех из оставшихся служащих Театра Кёнигсгартен, которые не сделались предателями. Немало актеров, рабочих сцены и творческих личностей, поклявшихся никогда больше не участвовать в постановках Детлефа Зирка, уговорили вернуться в «Чудо Кёнигсгартена» при помощи имени фон Кёнигсвальда и внезапно выплаченного просроченного жалованья, которое они давно уже списали на неизбежные издержки жизни на подмостках, известной своими трудностями.

Весть о возвращении Детлефа распространилась по Альтдорфу, о нем говорили даже в Нулне и Миденланде. Выборщик Миденхейма воспользовался внезапным интересом и опубликовал «Историю Сигмара» вместе с собственноручно сочиненными мемуарами, в которых обвинил драматурга в провале постановки, так и не увидевшей свет. Книга хорошо продавалась, и выборщик благодаря тому, что был собственником рукописи, имел право не платить Детлефу ни пенни. Некий автор баллад из компании Грюнлиба сочинил песенку о том, как глупо доверять очередное крупное театральное событие автору потерпевшего фиаско «Сигмара». Когда песенка дошла до ушей кронпринца Освальда, ее автор вдруг узнал, что его лицензия на юмористические выступления отозвана, его развеселое лицо больше не желают видеть даже в самых захудалых кабаках и что ему оплачен проезд с торговым караваном в Аравию и Южные Земли.

В конце концов, контракт был составлен, и Детлеф и кронпринц скрепили его своими печатями. Величайший драматург своего поколения прошествовал через открытые ворота долговой тюрьмы, вновь разодетый в яркий пышный наряд, его благодарные сотоварищи почтительно держались в двадцати шагах позади. Стоял первый погожий весенний день, и ручейки талой воды умыли улицы вокруг унылого здания тюрьмы. Детлеф оглянулся и увидел на одном из балкончиков кипящего от злости Ван Зандта. Двое «надежных» волокли по наружной лестнице башни покоробившуюся грязную картину. Ван Зандт потрясал кулаком в воздухе. Детлеф подмел землю украшенной длинными перьями шляпой и отвесил коменданту низкий поклон. Затем, распрямившись, он весело помахал всем несчастным душам, глазевшим сквозь решетки, и повернулся спиной к крепости Мундсен навсегда.

II

– Нет, – завопила Лилли Ниссен в своей гримерной в Премьер-Театре Мариенбурга, и четвертый из четырех бесценных хрустальных, отделанных драгоценными камнями кубков, подаренных ей великим князем Талабекланда, ударившись о стену, разлетелся на миллион осколков. – Нет, нет, нет, нет, нет!

Посланец из Альтдорфа трепетал, видя, как раскраснелись щеки прославленной красавицы, а ноздри ее гордого носика раздулись от неслыханной ярости. Ее большие темные глаза горели, как у кошки. Мелкие морщинки вокруг рта и глаз, совершенно незаметные, когда лицо ее сохраняло спокойствие, образовали глубокие, угрожающие трещины в тщательно наложенном гриме.

«Вполне возможно, – подумал посланец Освальда, – что все ее лицо полностью осыплется». Он не был уверен, хочет ли знать, что скрывается под этой наружностью, которой очаровывались скульпторы, живописцы, поэты, политики и – по слухам – шесть из четырнадцати выборщиков.

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет!

Она вновь взглянула на скреплявшую письмо печать, трагическую и комическую маски, которые Детлеф Зирк выбрал своей эмблемой, и сорвала ее покрытыми лаком ноготками, похожими на когти птицы-падальщика. Она принялась рвать и метать, даже не взглянув на содержимое письма, просто от одного упоминания имени человека, отправившего его.

Трясущаяся костюмерша Лилли съежилась от страха в углу, синяки на ее лице красноречиво свидетельствовали о непримиримом характере великой красавицы. Костюмерша была криволица, и одна нога у нее была короче другой, из-за этого она хромала в башмаке с утолщенной подошвой. Если бы в этот момент ему предложили выбирать, посланец Освальда предпочел бы костюмершу, чтобы согреть его постель в отеле «Мариенбург», отказавшись от актрисы, способной по своему желанию внушать любовь миллионам.