Читать книгу "Василий Белов. Рассказы о всякой живности - Василий Белов"

– Я как брошу, как брошу! – захлебываясь, говорит Мишка. Он снова выглядит героем и с восторгом показывает дыроватую, пахнущую порохом обнову. До него не сразу доходит горестный смысл всего случившегося. Глаза его наполняются обильной влагой, слезы вот-вот покатятся по щекам. Губы сами постепенно вытягиваются в подкову. Все чувствуют, что еще мгновение – и у бани раздастся Мишкин рев.

Но тут старик, сидевший до этого на бревне, встал:

– Ну, ребятушки, хватит вам кидать! Теперь моя очередь!

Он резво бросил в воздух свою тоже новую кепку. Бух! – парень уже натренировался и палил довольно сносно. Кепку разнесло по всем правилам…

Дыры считают все вместе, и Мишкины слезы почему-то рассасываются, предчувствие великой домашней беды сразу ослабевает.

* * *

Дома он мужественно выдерживает свои роковые минуты, впервые в жизни не подал голосу. Когда буря утихла, Мишка, вздрагивая плечами, садится за уроки. Потом идет в сени, берет удочку и, накопав червей, отправляется на реку.

Вороны и галки давно затихли и расселись кто где. Старик, теперь уже в пограничной, привезенной сыном фуражке, идет за сосновыми лапками для помела и останавливается около Мишки, на речном мостике. Глаза у старика весело щурятся.

– И охота тебе, Мишка, мерзнуть, шел бы домой.

Мишка молчит.

– Много наудил-то? Ишь какой окунище, наверно, без очереди клюнул. И маневры, наверно, на крючке выделывал, как новобранец. Делал маневры-то?

– Ыхы, – соглашается Мишка.

– Ну вот, я и гляжу, что окунь такой большой долбило.

Старик осторожно положил на бревна единственного крохотного окунька.

Вдруг поплавок резко качнулся и исчез. Мишка присел, дернул, и громадный красноперый окунь смачно зашлепал хвостом по настилу мостика. Мишка быстро наживил заново. Через минуту такой же громадный окунь повис на крючке, потом третий, четвертый.

Старик крякнул.

– Ты, значит, Мишка, это… червяков-то где накопал, за хлевом, что ли?

…На следующий день, когда Мишка был в школе, зеленая пограничная фуражка с утра маячила на мостике. Но клева не было, окуни словно приснились.

– Что старый, что малый, – ворчит бабка, идя за водой.

А время идет своим чередом, и осень уже вбивает в безбрежное небо последние журавлиные клинья. Пройдет зима и весна, отшумит лето. И скоро, очень скоро перейдет Мишка в другой класс…

Вовка-сатюк

Итак, он прикатил к бабушке совсем сонный, потому что со станции выехали к вечеру, а дорога была неблизкая. Пока дедушка выпрягал усталую лошадь, вышла на крыльцо бабушка и всплеснула руками. Вовка ничего этого уже не видел: он спал сном праведника.

– Вот так гость! – засмеялся дедушка. – Бери его под белы руки, ничего не услышит.

– Хоть бы травы побольше подстелил, старый прохвост, всего парня, поди, растряс. Ох ты мои андели, глазки-то так и слипаются. – Бабушка Катя взяла Вовку на руки и унесла в дом.

– Ядреный парень, что ему сделается.

Дедушка снял узду, и согретые удила брякнули о лошадиные зубы.

Лошадь всхрапнула, отставила ногу и тут же принялась за траву. А на траве уже доспевала роса, и ночь спокойно затихала вокруг.

Вовку уклали спать в чуланчике. Пахло сеном, но опять же он ничего этого не слышал. Ночью шел тихий дождик, сквозь его ровный шум можно было услышать, как хрупала жвачку и вздыхала корова, как летал в темноте заблудившийся комаришка и как хлопотно менялись местами куры. Потом все затихло.

Вовка еще никогда не бывал в деревне. Ему приснилось, что будто бы он катался на трехколесном велосипеде, а потом ходил с отцом в зоопарк и там катался уже не на велосипеде, а на маленькой лошадке. После всего этого он вдруг начал летать по воздуху, потом во дворе пинал резинового верблюда.

Летом всех раньше встают курицы. Они-то и разбудили Вовку своим криком, хотя и после того, как он выспался. Он сел на постели и стал вспоминать, что было вчера, но хотелось в уборную, и мальчик вышел.

В сарае летали белогрудые ласточки, они присаживались под самую крышу, кормили птенцов. На жердочке висели березовые веники, ворота были открыты, и солнце светило прямо в ворота.

Вовка подошел к воротам и внизу, в огороде, увидел дедушку.

– Что, брат, выспался? – спросил дедушка. – Ну беги в избу, да сейчас чай будем пить.

Прибежала бабушка Катя, узнала, что внучек хочет в уборную, и подвела его к дырке, что была в самом углу повети[3]. Вовка долго не решался сделать дело, недоумевая и не веря, что это и есть уборная, осмелился и решительно начал поливать бревна.

– Гляди не свались! – сказала бабушка и, пока Вовка надевал матросский костюмчик, подмела веником поветь, приставила грабли к сеновалу.

После этого умылись из медного рукомойника, так как никакого крана не было, и сели пить чай.

Дом был стар и широк, с хлевами и въездом, со всякими воротцами и окошечками.

Вовка обошел вокруг всего дома. Чего только не было у деда напасено! И все из лесу. Прежде всего в глаза бросалась большая поленница, от нее пахло смолой и высохшей древесиной. Тут же были сложены березовые плашки, окоренные для лучины. Далее Вовка выпытал у деда, что тонкие еловые колья пойдут на изгородь, а из толстых можно драть дранку для крыш, что из березовых кряжей получатся полозья для колхозных дровней, а груда скрипучей, сверху желтой, снизу белой бересты пригодится для перегонки в деготь.

– А что такое деготь?

Дед показал и деготь в глиняной кубышке. Он был черный, как тушь, и густой и годился для смазки сапог и приготовления лекарств.

За двором росла черемуха. Дедушка насрывал с нее ягодных веток и подал внуку, от темно-коричневых вяжущих ягод Вовкин язык сразу стал как резиновый и не умещался во рту.

В широких лопухах лениво бродили курицы. Синело высокое небо, теплым ветром обдувало зеленый огород с картошкой и луком. Белая бабочка села на травинку и замерла, изредка вздрагивая крылышками. Прошла на реку с бельем бабушка Катя, следом за нею шел кот Кустик и медленно жмурился.

Дедушка у крылечка сел долбить ступицу для колеса, а Вовке опять захотелось пить, и он пошел в избу. Напился из тяжелого медного ковшика, отдышался и вдруг увидел на стене около печи ряд палочек, написанных углем. Вовка сосчитал, палочек было восемь. Тогда он взял с шестка уголек и дописал еще столько же, получилось шестнадцать, а он умел считать до восемнадцати, поэтому дописал еще две. Под конец он хотел написать внизу свое имя, но раздумал и снова направился к дедушке.