Читать книгу "Расчленение Кафки. Статьи по прикладному психоанализу - Никита Благовещенский"

Таким образом, ощущение, что «шкурка утончается», как отражение чрезмерной параноидной тревоги — это проявление нарушения развития Эго и объектных отношений. Неизвестный кожей чувствует опасность, которую не может назвать, ибо нет слов для обозначения ее. Это — неадаптивная защита, объективация и сомотизация параноидной тревоги.

Н: У меня возникает тогда такое чувство, словно я стою не перед своим домом, а перед самим собой, словно я сплю и мне удается, будучи погруженным в глубокий сон, одновременно бодрствовать и пристально наблюдать за собой[99].

А: Шизоидная защита, расщепление — одна из примитивных архаических защит, описанных Мелани Кляйн и присущих параноидно-шизоидной позиции. В Эгопсихологии принята модель работы психоаналитика: его Эго расщепляется на эмпатийное — чувствующее, переживающее (как бы спящее), и наблюдающее — контролирующее, анализирующее. Так что, можно сказать, Неизвестный — «сам себе психоаналитик».

Н: За все это время я ни разу не видел у самого входа никого, кто бы что-то выслеживал, не видел — к моему и его счастью, ибо я, обезумев от страха за свое жилище, вцепился бы ему в горло[100].

А: Здесь тоже можно обнаружить примитивную защиту — проективную идентификацию, при которой манифестируемое влечение к смерти и собственные деструктивные импульсы Неизвестного (желание вцепиться в горло) приписываются внешним врагам, проецируются на них и усиливают, в свою очередь, параноидную тревогу — «безумие от страха».

Любопытно, что страх здесь Неизвестный испытывает не за себя, не за свою жизнь, но за свое жилище. А как ранее отмечалось, его жилище (нора) может символизировать материнское лоно, мать. Это можно истолковать, как страх разрушить, уничтожить внешний объект, мать, своими деструктивными фантазиями.

Н: Итак, то, что я здесь придумываю, лишь убогие и тщетные попытки самоуспокоения, и это обманчивое самоуспокоение может навлечь на меня гораздо более грозную опасность. Нет, не я наблюдаю, как думал, свой сон, скорее я сам сплю, а это бодрствует мой погубитель[101].

А: Татьяна Толстая назвала Кафку самым «сонным» писателем, имея в виду, что события в его произведениях развиваются по типу кошмарных сновидений. Неизвестный себя ощущает беззащитным спящим младенцем, на которого может напасть и погубить любой. И он сам понимает, что его попытки стать одновременно и наблюдателем и спящим тщетны. Это лишь шизоидные защиты.

Н: И я вырываюсь из тисков всех сомнений и среди бела дня бегу прямо к двери, чтобы уже наверняка поднять ее, но я уже не могу этого сделать, я миную ее и нарочно кидаюсь в заросли терновника, желая наказать себя, наказать за вину, которой не ведаю[102].

А: И тут остается сказать вслед за Бобчинским и Добчинским: «Э!» Значит, Неизвестный желает сам себя наказать за неведомую ему самому вину?! Чувство вины — это основное чувство, определяющее депрессию, а депрессия — состояние, генетически связанное с депрессивной позицией. Депрессивная же позиция, в свою очередь, характеризуется тем, что младенец в фантазиях уничтожает объект (мать) своими агрессивными импульсами и переживает чувство вины, а вследствие этого и депрессивную тревогу… Депрессивная тревога связана с утратой объекта или с ожиданием такой утраты. Но причины этих чувств, как правило, не осознаются, и человек желает получить наказание за неизвестную ему самому вину.

Получение наказания, искупающего вину, является в этом случае защитой — репарацией. Репарация — это Эго-защитный механизм, уменьшающий чувство вины с помощью действия, предназначенного компенсировать воображаемый вред, якобы нанесенный амбивалентно катектированному объекту, процесс воссоздания внутреннего объекта, который в фантазии был разрушен.

Н: Ведь тот, у кого возникнет охота последовать за мной, может вовсе и не быть настоящим врагом, это может быть любой простачок, любая противная маленькая тварь, которая пойдет за мной из любопытства, а потом, сама того не ведая, станет предводительницей всего мира, восставшего против меня; и даже такой тварью она может не быть; возможно — и это нисколько не лучше первого, во многих отношениях это даже самое худшее, — возможно, что врагом окажется кто-нибудь из моей же породы, знаток и ценитель вырытых нор, один из лесных братьев, любитель тишины, но ужасный негодяй, который хочет получить жилище, не трудясь[103].

А: Наибольшую опасность представляет собой не «противная маленькая тварь», а кто-то такой же, как Неизвестный, «из моей же породы», такой же «знаток и ценитель нор», полностью идентичный ему. То есть, может быть, он сам? Некая часть его личности? А как уберечься от самого себя?

Н: И тут я углубляюсь в технические расчеты, начинаю снова грезить о совершенном убежище, и это немного успокаивает меня; закрыв глаза, я с восторгом рисую себе вполне и не вполне отчетливые возможности создать такое жилье, чтобы из него легко было выскальзывать и проскальзывать обратно[104].

А: Защититься можно, в частности, «углубившись в технические расчеты». Это «анальная» защита: стремление упорядочить, подсчитать, рассчитать и таким способом взять под контроль. Так Лужин защищался шахматными расчетами от наступающей угрожающей действительности.

Н: …моя крепость, которая никак не может принадлежать никому другому и настолько моя, что я здесь, в конце концов, спокойно приму от врага и смертельную рану, ибо кровь моя впитается в родную землю и не исчезнет[105].

А: Чрезвычайно русское, между прочим, ощущение — защита, идущая от «родной земли», отождествляемой с матерью (былинная «мать сыра земля»). Эту характерную русскую черту — постоянное чувство своей близкой связи с родной землей, с родной матерью и с Богоматерью — отметил Дэниел Ранкур-Лаферрьер в монографии, посвященной традиции почитания икон Божьей Матери в России[106]. Фантазия о том, что «кровь моя впитается в родную землю и не исчезнет», столь же знаменательна: кровь не исчезнет, так как даст жизнь потомству, она ассоциируется со спермой, попавшей в лоно земли. Представления эти связаны с архаикой, первобытностью, присущей и выползающим из земли хтоническим чудовищам.

Н: Ведь ради вас, ходы и площадки, и прежде всего ради твоих вопросов, главная укрепленная площадка, пришел я сюда, рисковал жизнью, после того как имел глупость долгое время дрожать за нее и откладывать свое возвращение к вам. Какое мне дело до опасностей, когда я с вами! Ведь вы — часть меня, а я — часть вас, мы связаны друг с другом, что может с нами приключиться?[107]