Читать книгу "Предпоследняя истина - Филип Киндред Дик"

– То, чего не понял Совет Реконструкции, - сказал Адамс. - И по-прежнему не понимает. Поскольку система восприятия железок начисто лишена сексуальности, этот принцип - "Зачем нужно кого-то казнить…"

– Да заткнись ты! - вспылил Линдблом и, повернувшись к Адамсу спиной, вышел из конторы. Адамс остался наедине со своей готовой речью и новыми замыслами; чувствовал он себя, однако, совершенно подавленным.

Но обижаться на Линдблома у него не было никаких оснований. Потому что нервишки пошаливали у всех йенсенистов… Они были эгоистичны, они превратили весь мир в зону отдыха за счет миллионов обитателей подземных убежищ. Это было подло, и они понимали это, и испытывали муки совести. Не такие уж сильные, чтобы подтолкнуть их на расправу с Брозом и позволить людям выйти на поверхность земли. Но вполне достаточные, чтобы отравить и без того унылые вечера ядом одиночества и превратить каждую ночь в кошмар.

Понимали они и то, что если о ком-то и можно было сказать, что он пытается исправить причиненное ими зло (ведь целая планета была украдена у ее законных хозяев!), так это о Луисе Рансибле. Им было выгодно, чтобы люди оставались в убежищах, а ему - выманивать их на поверхность.

Высокопоставленные йенсенисты считали его своим соперником, которого прекрасно знали. Чувствуя при этом нутром, что, с точки зрения морали, он совершенно прав.

Они с горечью признавались в этом сами себе. Не был исключением в этом отношении и Джозеф Адамс, оставшийся в одиночестве в своей конторе и сжимавший в руке превосходно написанную речь, которую предстояло пропустить через авторедактор, затем через "чучело", записать на магнитофон - и все это для того, чтобы затем подвергнуть ее кастрации в кабинете Броза. Особой правдивостью речь не отличалась, но она не была и бездумным набором избитых фраз, лжи и эвфемизмов… и других гадостей, которые Адамс подмечал втекстах,составленныхсвоими коллегами-йенсенистами; ведь в конечном счете он был единственным талантливым составителем речей среди всего этого сброда.

Прихватив свою новую речь, о которой он был столь высокого мнения (противоположного мнения, по крайней мере, никто не высказывал), Адамс вышел из конторы, на скоростном лифте опустился на тот этаж, где раздавалось пыхтение авторедактора, Мегалингва 6-У.

Двое одуревших от безделья охранников, эдаких специально отобранных верзил для этой службы, нагло посмотрели на него, когда он вышел из лифта.

Они его знали и понимали, что он приходит на этот этаж, где расположено программирующее устройство Мегалингва 6-У, для выполнения служебных обязанностей.

Он подошел к панели управления Мегалингва 6-У и увидел, что его опередили: другой йенсенист, которого он прежде никогда не видел, месил клавиатуру как пианист-виртуоз в финале какой-нибудь пьесы Франца Листа.

Рукопись йенсениста была прикреплена прямо перед ним, Адамс инстинктивно потянулся к ней, чтобы рассмотреть ее поближе.

Незнакомец перестал печатать.

– Извините, - сказал Адамс.

– Покажите пропуск. - Йенсенист был смуглым, моложавым, с черными как смоль волосами. Он требовательно и властно протянул руку.

Вздохнув, Адамс достал из атташе-кейса сертификат, выданный в Женевском бюро Броза и дающий ему право ввести в "чучело" именно эту речь, обозначенную особым кодовым номером, который совпадал с номером сертификата; тщедушный загорелый йенсенист сравнил номер речи с номером документа и, успокоившись, вернул Адамсу и то, и другое.

– Я закончу через сорок минут. - Он опять застучал по клавишам. - Так что погуляйте и не отвлекайте меня. - Он сказал это очень спокойно, но в голосе чувствовались властные нотки.

Адамс сказал:

– Ваша манера излагать свои мысли мне кажется весьма забавной.

Молодой йенсенист вновь перестал печатать:

– Вы Адамс?

Он опять протянул руку, на этот раз они пожали друг другу руки, и возникшая было напряженность разрядилась до вполне приемлемого уровня. Ибо где бы ни повстречались два йенсениста - в своих ли имениях в свободное от работы время или на службе - в воздухе тут же начинал витать дух соперничества. Словно сразу возникал вопрос о том, кто из них занимает более важный пост и пользуется наибольшим авторитетом. Это делало пребывание в Агентстве еще более тягостным. И Адамс научился давать достойный отпор подобным выпадам; в противном случае он уже давно потерял бы свое место.

– Вы написали несколько хороших вещей. Я прослушал последние записи.

– Колючий взгляд молодого человека, казалось, пронзал его насквозь. - Но значительная часть вашей работы была "зарезана" в Женеве. По крайней мере, так говорят.

– Надо сказать, - ответил Адамс, изо всех сил подавляя в себе желание вспылить, - что в нашем деле или кастрируют, или используют для пропаганды. Третьего не дано.

– Бьюсь об заклад, что вы не правы. Принимаете пари? - Тонкий и какой-то пронзительный голос этого юнца начал выводить Адамса из себя.

Осторожно, потому что по сути дела они оба стремились к одной и той же цели, Адамс сказал:

– Я думаю, что бездарная, полная "воды" речь может считаться…

– Я хочу вам кое-что показать. - Смуглый йенсенист встал и со всего размаха захлопнул крышку авторедактора - Мегалингв приступил к обработке полученной информации.

Рука об руку Адамс и его новый знакомый направились к "чучелу".

Оно торжественно восседало за огромным дубовым столом под сенью американского флага.

В Москве за таким же столом сидело точно такое же "чучело", только флаг был там другой - советский. Это была единственная деталь, по которой их можно было различить. Все остальное - одежда, седые волосы, черты лица зрелого и рассудительного человека, мощный подбородок - все было совершенно идентичным. Оба "чучела" были сконструированы в Германии в одно и то же время и нашпигованы инженерами-йенсенистами такой высококлассной электроникой, что казались живыми. Стараясь не попадаться на глаза посторонним, обслуживающий персонал бдительно следил, чтобы все механизмы работали совершенно безотказно, чтобы ни тени сомнения не сквозило в словах, произносимых чучелом. Именно здесь требовалось высочайшее качество, полное и не вызывающее сомнений сходство для безусловной имитации той действительности, которую нужно было изобразить.

Ведь даже незначительная поломка, ясно понимал Адамс, имела бы катастрофические последствия. Как тогда, когда "чучело" почему-то протянуло вперед левую руку…

…На стене вдруг зажглась красная надпись, зазвенел звонок, и дюжина обслуживающих "чучело" сотрудников выросла словно из-под земли и уставилась на него.

Катастрофа - его левая рука тогда вдруг задрожала и задергалась нервной дрожью, как у человека, подверженного болезни Паркинсона. Если бы запись шла прямо в эфир, обитатели убежищ, скорее всего, сочли бы это признаком неизбежной старости. Стареет, перешепнулись бы они, сидя в зале для собраний под неусыпным надзором политических комиссаров. Посмотрите, он трясется. Что ж поделать, такая нагрузка, вспомните Рузвельта; война в конце концов его доконала, она доберется и до Заступника, и что тогда будет со всеми нами?… Но, разумеется, эта запись не была показана по центральному телеканалу. "Чучело" вскрыли, тщательно изучили, испытали и проверили; крохотная деталь, ставшая причиной поломки, была извлечена и отремонтирована в цеху одного из жилых комплексов Рансибла, после чего рабочий расстался и со своим местом и, вероятно, с жизнью, не зная даже, за что. Потому что и понятия не имел, для каких целей использовалась эта микросхема или диод.