Читать книгу "Ключ к сердцу Майи - Татьяна Веденская"

Майя закрыла за мной дверь. Я встала у лифта и раскрыла страницу. Первая фраза была на латыни. Цитирую:

«Abyssus abyssum invocate». Бездна взывает к бездне.

На следующей странице, прямо в середине, – «Книга брошенных камней». Иван Кукош. И дальше, на следующей пустой странице, – «Посвящается моему отцу». Я перелистнула снова.

Пролог.

Только потом заметила, как закрылись двери лифта, в который забыла войти. Я нажала кнопку, но поздно – лифт уже уехал, а я так и осталась стоять перед створками. «Abyssus abyssum invocate». Книга начиналась словами:

«Если ты невиновен, это еще не значит, что ты – хороший человек. Эти вещи живут независимо друг от друга, не помогают и не мешают друг другу, просто не смешиваются. Они – как холодное с красным, соединяются, только когда кровь капает на снег. Я аккуратно перезарядил «беретту» и только потом надел куртку, застегнув молнию до самого подбородка. Похолодало-то как…»

Лифт снова шумно закрылся. Я вздрогнула от очередной неожиданности, затем плюнула и пошла пешком. В конце концов, всего на два этажа вверх. Приду и дочитаю.

Не вышло. На подоконнике перед лифтами, в холле моего этажа, сидел Герман. Он ждал меня.

Глава 7. Или что там у нас?

Мы с Германом были знакомы много лет, но вот парадокс – не знали друг друга совершенно. Герман Капелин был в свое время учеником моего отца, ученого-физика. Сначала он был его студентом, потом аспирантом – из самых любимых. Тех, с которыми отец занимался дополнительно, с которыми под возмущенное бормотание мамы засиживался допоздна в нашей кухне, с которыми шумно здоровался в прихожей, о которых потом много говорил. Из тех, в которых влюблялись его дочери-подростки: несильно, без сумасбродства, тихонечко, про себя мечтая о всяких невообразимых глупостях – пирогах, поцелуях и светлом будущем. В такой любви ответные чувства не имеют значения, такую любовь можно испытывать к плакату с кинозвездой на стене. Звезда в данном случае «не голосует». У меня не было плакатов с Германом Капелиным, но у меня была его фотография, сделанная на каком-то семинаре, – он стоял сбоку, рядом с большой группой ученых мужей в одинаковых серых костюмах, и смотрел прямо на меня. То есть в камеру, конечно. Я хранила фотографию в прикроватной тумбочке, а Файке говорила, что это – любимая моя фотография отца. Врала, конечно.

Капелин сидел на подоконнике, как на жердочке, и его бесконечно длинные ноги забавно были согнуты. Кузнечик. Представляю, каково ему было, когда весь этот рост обрушился на него в подростковом возрасте. Неуклюжий, угловатый, он наверняка именно тогда начал немного горбиться, словно пытаясь вернуться в уютные границы социальной нормы, даже если это приведет к сколиозу. Не помогло. Герман Капелин вырос длиннющим и прямым, словно турник.

– Привет, – сказала я, растерявшись, и невольно потянулась к карману, чуть не уронив при этом книгу и ноутбук. Я хотела проверить, что мой телефон при мне. Может быть, он звонил, а я не ответила? Возможно ли такое? Я ждала его звонка две недели. Между нами было что-то, чему я не могла подобрать названия. Оно состояло из теплого, шуршащего подарочной оберткой общего прошлого, из нескольких проведенных вместе дней и из одного-единственного вечера, который продлился почти до утра.

Ничего не было, но в ту ночь было совершенно ясно – все будет. Ночь была до краев заполнена поцелуями и смехом и ощущением, что это не кончится никогда. Наше настоящее должно было начаться сразу после тех поцелуев, но ничего не случилось. Герман не позвонил.

– Привет, – ответил он после долгой паузы, в течение которой разглядывал меня, как какую-то экзотическую птицу. Он всегда на меня смотрел именно так, словно немного удивленный самим фактом моего присутствия перед его изумленным взором. Мое сердце застучало так, словно само наличие Капелина в тамбуре перед лифтами в моем доме было инъекцией адреналина.

– Тебе удобно? – спросила я, вместо того чтобы обрушить на Германа вопрос о том, что он тут делает и какого черта не звонил.

– Мне кажется или у меня на пятой точке теперь отпечаток вашего подоконника? – спросил он со смешком, поднимаясь неловко на затекших ногах.

– Давно сидишь тут?

– Не очень, – покачал головой Герман. – Твой муж сказал, что ты скоро вернешься. Я вообще-то просто хотел кое-что оставить, поэтому и зашел.

– Оставил? – уточнила я, невольно хмурясь. Определенно, ничего не изменилось. Он здесь не для того, чтобы увидеться со мной. Он хотел что-то оставить. Герман уже оставил меня, это факт. Но я не понимала, черт, что случилось. Две недели назад мы стояли в темном теплом подъезде в доме моей сестры, я плакала – не оттого, что что-то случилось со мной, а оттого, как же все было одновременно грустно и прекрасно, и оттого, какой тяжелый разговор мне пришлось пережить буквально несколько минут назад.

В ту ночь я рассказала Игорю Апрелю, что его Анна, его первая любовь, которая в свое время так внезапно и жестоко бросила его, не объяснив причин, – что она тогда не просто ушла. Она решила защитить Игоря от чудовищной правды, от несправедливости, с которой жизнь раздала ей, Анне, карты. Она была смертельно больна, поэтому улетела, чтобы уже никогда не вернуться. Девушка не хотела, чтобы Игорь страдал, но это не помогло. Он страдал все равно – много лет поливая брошенные Анной цветы в горшках, так и не зная ответа. Я узнала правду случайно. Игорь воспринял новость тяжело. Он слушал меня молча, и потом не сказал ни слова, только вдруг встал и вышел, ушел куда-то в ночь и вернулся только под утро с красными, воспаленными глазами и разбитым в кровь кулаком. Фая нервничала как сумасшедшая, а Капелин сидел рядом со мной на диване, обнимал меня за плечи, прижимал меня к себе и иногда украдкой целовал мое заплаканное лицо. Вопреки всему нам обоим было невыносимо хорошо.

Почему ты не позвонил?

– Нет, не оставил. Я решил все-таки подождать тебя. – Гера тряхнул своими непослушными кудрявыми волосами.

Самый кудрявый мужчина из всех, кого я когда-либо знала, итальянец из старой европейской комедии. Длинный и невозможный. Так бы и двинула. Две недели не звонил!

– Ну что ж, вот она я – перед тобой. Пойдем в дом, поговорим?

– Давай лучше здесь, – ответил он.

– Почему?

– Там же… он. – Капелин понизил голос и покосился на тамбурную дверь.

– Кто – он? – сначала даже растерялась я, но потом сообразила. – Сережа? И что? Это ничего страшного.

– Ничего страшного? Ты считаешь, это ничего, что там, дома, твой муж? Может быть, позовем его с нами чай пить?

– Может быть, и позовем, – начала злиться я. – Думаю, он сам будет не против.

– Ты так думаешь? – съязвил Герман, засовывая длинные пальцы в самую гущу своих темных кудрей, словно пытаясь удержать там, на своем законном месте, взрывающуюся от возмущения и эмоций голову.