Читать книгу "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Тистлвуд отличался и сильной похотью. В его подробном дневнике рассказывается, как он ее удовлетворял, превратив свое поместье в частный бордель.

Использование тел африканок стало еще одной формой эксплуатации. Такая практика оказалась почти повсеместной. По словам одного современника, который относился к этому неодобрительно, плантаторы наслаждались «козлиными объятиями» своих рабынь, предпочитая их «чистому и законному блаженству» супружеской любви. Они привносили в мир множество «существ, рожденных в результате похоти».

Вероятно, смешение рас смягчало самые крайние жестокости империализма. Некоторые чернокожие женщины находили, что совокупление приводит к предоставлению вольной. Но ясно, что жестокость была неотъемлемой частью жизни в Вест-Индии. Часто она объясняется укоренившейся порочностью «самого низкого класса белых» — отпрысков связанных договором слуг, украденных «торговцами людьми» из Глазго, беженцев из тюрем и с виселицы на Тайберне, отбросов трех королевств[157].

Тистлвуд типичен в том, что мог высечь тех, с кем совершал прелюбодеяние. На самом деле его дневник — это показательный рассказ о порках.

Конечно, в то время часто применялись телесные наказания. «Красные мундиры» были известны как «кровавые спины». Британских моряков иногда приговаривали к «нескольким сотням ударов плеткой». Но в то время в американском военном флоте «пороли, по крайней мере, в два раза больше, чем в Королевском ВМФ»[158].

Искусно сделанный классический памятник адмиралу Родни в честь «битвы святых», все еще стоит на площади в исторической части Кингстона. Адмирал, поддерживавший рабство, говорил, что «никогда не видел, чтобы какого-нибудь негра пороли даже с половиной той силы, с какой секут английских школьников»[159]. Но по словам одного из исследователей Уильяма Уилберфорса, если бы английских рабочих наказывали, как рабов в Вест-Индии, то они бы получали от шести до семи миллионов ударов кнутов в год.

Наверняка Тистлвуд неустанно и безжалостно порол своих рабов, и к тому же использовал отвратительные приемы, только усиливающие жестокость. После порки одного беглого раба он «заставил Гектора испражниться ему в рот». Еще одного заковали в ножные кандалы, надели на руки наручники, натерли черной патокой и выставили «обнаженным на весь день для мух, а на ночь — для комаров»[160].

Наказания могли быть и более суровыми — разрезанные носы, отрезанные уши, кастрация. Восставших иногда ожидало аутодафе. Перед лицом такой казни африканцы с Золотого Берега демонстрировали особую храбрость — то, что древний римлянин посчитал бы величием духа. Один из них, которого приковали к столбу и сожгли живьем, «не издал ни стона и смотрел, как его ноги превращаются в пепел, совершенно не дрогнув». Ему даже удалость бросить одну ветку из костра в лицо палача[161].

Но, возможно, наиболее мучительными были не физические пытки, а психологические травмы рабства. Рабов лишили человеческого отношения, индивидуальности, оторвали от семьи. Они находились в вечной ссылке, их чувства постоянно попирались. Страдали они от болезни, которая, судя по медицинскому отчету, подготовленному для Министерства по делам колоний в 1833 г., оказалась «уникальной в анналах медицины»[162].

В отличие от римских рабов, у чернокожих практически не имелось шанса обрести свободу. Их лишали надежды, которую Гиббон называл «лучшим утешением в наших неидеальных условиях»[163].

Многие впадали в отчаяние. Некоторые пытались заразиться болезнями вроде проказы, «чтобы избежать того положения, в которое попали»[164]. Томас Тистлвуд увидел, как его раб Джимми поджигает кухню в нескольких местах, говоря, что если это жизнь, то ему все равно, будет он жить дальше или умрет»[165].

После американской Войны за независимость, которая привела к появлению такого количества ораторов, выступающих за свободу, в Британии работорговлю проклинали все больше. Ее жестокость вошла в предания.

Защитники работорговли пытались оправдаться в традиционных терминах. Они утверждали: «Это основа торговли, поддержка наших колоний, жизнь нашего флота и первопричина нашей национальной промышленности и богатства». А значит, отмена рабства приведет к потере Вест-Индии, краху Британской империи и развалу метрополии.

Депутат Парламента из числа противников отмены рабства выразился прямо: хотя работорговля и не является «дружественной» профессией, ею не является и работа мясника. «Однако телячья котлета — очень хорошая вещь»[166].

Но аргументы, основанные на чистом эгоизме и корысти, только возбуждали моралистов. Под все усиливающимся давлением с их стороны сторонники работорговли тоже пытались оправдаться с точки зрения этики: мол, рабство санкционировано Священным Писанием и классической цивилизацией. Прибыль и принцип являлись двумя сторонами одной монеты, как слон и замок на золотой гинее. Спасая африканцев от дикости и варварства, люди, занимающиеся перевозками, хотят, чтобы товар достиг рынка в первоклассном состоянии. Поэтому, естественно, они прилагают усилия к тому, чтобы путешествие через Атлантику «стало одним из самых счастливых этапов в жизни нефа»[167]. Но и владельцы хорошо относятся к своим рабам — называют их «неграми», «помощниками плантаторов», даже «рабочим классом»[168]. Хозяева проявляют родительскую благосклонность и доброту, чтобы добиться от рабов максимальных результатов. Условия их содержания улучшаются и могут служить предметом зависти «половины крестьян в Европе»[169].