Читать книгу "Кто все расскажет - Чак Паланик"

Кадры быстро сменяют друг друга.

— Иа, гав, жжж… Джеймс Мэйсон.

Вот очередная медсестра удирает по улице, услышав от Кэтрин Кентон предложение перекрасить ребёнку волосы, а ещё лучше — посадить его на диету, чтобы не был таким уж пузанчиком.

Вот соцработница отчаянно машет проезжающему такси, выскочив из дому после того, как моя мисс Кэти размазала по коже грудничка крем-основу под макияж «Макс Фактор», вариант номер шесть.

А кинозвезда, надувая губки, уже воркует над новой крохой:

— Wunderbar[17]… — и, выдохнув сигаретный дым, поясняет: — Это латинский эквивалент выражения que bueno[18].

Каждого малыша-сиротку мисс Кэти качает перед огромным зеркалом, присматриваясь: подходит он ей или нет, словно речь идёт о сумочке или театральном реквизите.

— Мяу, уа, пип… Дженис Пейдж.

Ещё одного младенца она возвращает, перепачкав своей помадой. Над другим — наклоняется слишком быстро и низко, так что умудряется окатить его из бокала струёй ледяного мартини. На третьего — долго хмурится, пытаясь отколупнуть длинным отполированным ногтем родинку на безупречном розовом лобике.

— Как говорят испанцы, — заключает хозяйка дома, — «qué será será»[19].

Эти пробы, это прослушивание, этот «киндер-кастинг», как сказал бы Чолли Никбокер, тянется всю вторую половину дня. Коляски самых разных расцветок и типов выстроились в длинную очередь, которая разве что не сворачивает за угол. Перед нами — богатый ассортимент оставленных малышей: продукты незапланированных беременностей; дети, над которыми девять месяцев билось чьё-то разбитое сердце; круглолицые розовощёкие сувениры на память об изнасиловании, распущенности, инцесте. О внезапном порыве чувств. Не из тёплой груди, а из казённых бутылочек сосут молоко эти пережитки разводов, семейной жестокости, неизлечимых болезней. У меня в руках засыхает малярная кисть, розовые щетинки твердеют, а к дому всё так же подвозят свёртки с нежеланными плодами. С обломками, с выброшенным балластом того, что когда-то казалось единственной настоящей любовью.

С каждым ребёнком моя мисс Кэти красуется перед зеркалом в полный рост, проигрывая одну и ту же сцену. Поворачивается направо, затем налево и, наконец, анфас. Улыбается, томно приопускает ресницы, наклоняет прославленный подбородок, изображает на лице самые разные чувства, обращается к своему отражению:

— О да, она просто прелесть. Позвольте вам представить мою дочь, Кэтрин-младшую. — Или же произносит: — Позвольте представить вам моего сына, Уэбстера Карлтона Уэстворда Четвёртого.

Эту строчку сценария она отыгрывает снова и снова, прежде чем сунуть ребёнка ожидающей медсестре, монашке или соцработнице. Приложить к нему образец ткани или краски. Поднять шум из-за какого-нибудь изъяна или царапинки. На место каждого забракованного младенца на кастинг являются двое новых.

Мисс Кэти до позднего вечера повторяет, как заведённая:

— Гав, ко-ко-ко, иа… Кэтрин Кентон-младшая.

— Хрю, ква, му… Уэбстер Карлтон Уэстворд Четвёртый.

Звезда играет дубль за дублем, час за часом. Уличные фонари начинают мерцать, а потом загораются в полную силу. Со временем затихает гул, доносящийся с автотрассы. В окнах особняков напротив скользят и задёргиваются шторы. Наконец парадное крыльцо пустеет — сверху и донизу. Больше ни одного сироты.

В прихожей я наклоняюсь поднять упавшую на пол бандану. Размазанные и высохшие капли краски образуют бледно-розовую дорожку, ручеёк из розовых пятен, сбегающий вниз по ступенькам и на дорогу. Следы отвергнутых.

У обочины останавливается такси. Водитель выходит и отпирает багажник. Ставит на тротуар два больших чемодана, потом открывает заднюю дверцу. Мы видим мужской ботинок и отворот на брючине. Наружу высовывается рука, на мизинце которой блестит золотая печатка. Из-под показавшейся шевелюры сияют очи цвета рутбира. Вспыхивает улыбка — яркая, как фейерверк на Четвёртое июля.

И вот появляется особь мужского пола, которая может похвастать широкими плечами Дэна О’Херлихи, узкой талией Марлона Брандо, длинными ногами Стивена Бойда и дерзкой улыбкой Джозефа Шильдкраута в роли Робина Гуда.

Камера разворачивается на сто восемьдесят градусов, и моя мисс Кэти бросается к двери с криком:

— О, любимый…

Её широко раскинутые руки и выпяченная грудь напоминают о Пенелопе (Джули Ньюмар), встречающей Одиссея; о Джиневре (Джейн Расселл), воссоединившейся с Ланселотом. О Кэрол Ломбард, спешащей в объятия Гордона Макрея.

Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий взывает к ней снизу вверх с благородством Уильяма Фроули в роли Ромео Монтекки:

— Кэт, милая… У тебя не найдётся трёх долларов заплатить за такси?

Застывший у чемоданов таксист терпелив, словно Льюис Стоун. А ещё небрит, как Фесс Паркер. Машина у него жёлтая.

Распустив по плечам золотисто-каштановые волосы, мисс Кэти зовёт меня:

— Хэйзи! Хэйзи! Отнеси вещи мистера Уэствуда в мою комнату!

Бессовестные любовники сливаются в поцелуе. Камера кружит и кружит над ними. Наплывом — погребальная церемония.

Акт I, сцена двенадцатая

Двенадцатая сцена первого акта начинается очередным флешбэком. Кэтрин Кентон снова держит в руках урну с прахом. Уже знакомые декорации: тусклые внутренности усыпальницы Кентонов. Кругом паутина. Тяжёлая бронзовая дверь открывается и впускает нас. Каменная полка на заднем плане тонет в сумраке, она заставлена медными, бронзовыми, никелированными сосудами. На урне в руках у мисс Кэти выгравирована надпись: «Оливер „Ред“ Дрейк, эск.». Пятый «отбывший».

Действие происходит в те времена, когда по радио целыми днями крутили Фрэнка Синатру — песню «Приговор» в переложении Уильяма «Каунта» Бэйси.

Моя мисс Кэти прижимает урну к груди, затем поднимает её к лицу под вуалью из чёрного кружева. За вуалью — губы. Отпечатав смачный след от помады на гравированном имени, Кэтрин Кентон ставит новую урну к остальным, на пыльную полку, между бутылками бренди и пузырьками с люминалом.

«Одноплечане», — сказала бы Луэлла Парсонс, увидев, как я и Терренс Терри поддерживаем мисс Кэти с двух сторон.

Коллекция урн перемежается пыльными бутылками шампанского. Сосуды живые и мёртвые хранятся бок о бок в сухом промозглом полумраке погреба-усыпальницы. Только вторые стоят, а первые лежат на боку, затянутые вуалями паутин.

Гав, хрю, пип… «Дом Периньон», 1925.

Гав, мяу, иа… «Болленже», 1917.