Читать книгу "После Путина - Константин Долгов"

В экономической стратегии Путина логика «организованного равновесия» воплотилась прежде всего в том, что параллельно с условно либеральными преобразованиями, способствующими интенсивному росту экономики, развивались крупные проекты государственной важности и осуществлялись реформы, направленные не на устранение государственного управления экономикой, а на его оптимизацию. Например, пенсионная реформа вполне могла вылиться в типичную для неолиберализма приватизацию пенсионной системы, однако вместо этого государство сохранило за собой ответственность за пенсионное обеспечение своих граждан. Показательна и внешнеэкономическая деятельность: в течение первого срока президентства Путина создано Единое экономическое пространство с Белоруссией и Казахстаном; и если бы не первая украинская катастрофа в 2004-м, то в ЕЭП входили бы четыре крупнейшие постсоветские экономики. Тогда же создаётся и Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС), организуется Зона свободной торговли в СНГ — в общем, интенсивно идут интеграционные процессы на постсоветском пространстве. Нужно это свободному рынку? Да ни в коем случае. Для свободного рынка есть ВТО (куда Россия вступила и, пожалуй, всё-таки зря, хотя некоторые инструменты этой организации пригодились), есть неолиберальная глобализация; а интеграция на отдельно взятом и крайне неприятном для «западных партнёров» пространстве — это сугубо государственническая, а не рыночная задача.

Кстати, это направление в путинской экономической стратегии имело огромное политическое значение, помимо всех экономических эффектов. Значение, связанное всё с тем же восприятием политики на символическом уровне, о котором я уже писал в главе «Между элитами и страной». Российскому обществу от экономики нужен не только налаженный быт и повседневный комфорт. Для социального сознания российских граждан важны символические аспекты экономики — прежде всего два. Первый: масштабность, причём выходящая за рамки прямой выгоды или пользовательских проектов из разряда автобанов или метрополитена. Масштабность обеспечивается либо «стройками века» (и этот аспект в достаточной степени был реализован путинской экономикой, о чём ещё будет разговор), либо такими экономическими проектами, которые по определению имеют государственное и мировое значение. В этом смысле многие российские граждане могли не понимать в полной мере всех экономических целей постсоветской интеграции, но все три сугубо экономических проекта — ЕЭП, ЕврАзЭС и ЗСТ в рамках СНГ — воспринимались ими как несомненный политический успех, как восстановление того величия, которое, как говорится, в карман не положишь, но оттого только ещё больше гордишься им. По той же причине с абсолютным восторгом эти процессы воспринимались и жителями бывших советских республик — не всеми, но многими. Так называемыми «советскими» людьми и «советскими» детьми, для которых Москва осталась главной столицей. Для них, не получавших никакого проку от экономического эффекта постсоветской экономической интеграции, был жизненно важен эффект символический, это я вам ответственно заявляю как представитель «советских» детей. Вот этого либеральным догматикам никогда не понять, у них вообще плохо с восприятием символических аспектов экономики. Кстати, вы знаете, что глубина восприятия символов отличается в зависимости от культуры? Например, нематериально ориентированные амазонские культуры или аналогичные культуры Индии формируют гораздо более глубокое восприятие символов, чем европейская. Говоря примитивным языком, в том символе, в котором европеец «прочитает» три слоя, индиец обнаружит семь. По крайней мере, так утверждают многие социальные антропологи. Не уверен, что эта теория не была опровергнута со времён моего студенчества, но что-то подобное такой разнице есть и между европейской и русской — в самом широком смысле — культурами.

А второй символический аспект путинской экономической стратегии играет, на мой взгляд, определяющую роль для всего путинского правления. Этот символический аспект связан с препятствованием расширению финансовой пропасти между экономической «элитой» и большинством населения. Не думаю, что нужно объяснять, насколько важно для общества видеть, что государство предпринимает реальные усилия по соблюдению хотя бы минимальной справедливости в вопросах экономического расслоения. Но для российской экономики то, что делалось в этом направлении, имело не только огромный символический, но и не менее масштабный экономический смысл. Речь идёт, само собой, о борьбе с олигархами, которая развернулась в 2003 году. Впрочем, её можно отсчитывать и с момента «изгнания из Кремля» Бориса Березовского, умнейшего человека и редкостного по своим авантюрным устремлениям мерзавца. Березовский открыто претендовал на управление страной при помощи «своего» президента. А президент оказался вовсе не его, а свой собственный, как говорил дядя Фёдор. Эта авантюра завела Березовского в никуда, заслуженно и закономерно. Тогдашняя опала Березовского, кстати, вопреки усилиям как отечественной, так и западной прессы, была воспринята в народе с осторожным удовлетворением. Конечно, на телеэкранах всё это выглядело как «дворцовые разборки», но отстранение от рычагов влияния представителей знаменитой «семьи» и всесильного ранее Березовского давало гражданам надежду получить государство, управляемое президентом, а не олигархом. Что всё-таки ближе к «нормальной» политике, нежели толстосум, пусть и с настоящей докторской степенью, на высших государственных постах.

Эта надежда воплотилась, когда государство включило красный свет вошедшим в раж олигархам. Причём, что было особенно важно, красный свет зажёг не лично президент по своей прихоти, а правоохранительные органы страны с подачи одного из либеральных министров Кудрина, который фактически и вскрыл налоговые аферы «ЮКОСа». Роль же Путина заключалась прежде всего в том, что он отказался от сделки с «олигархическим профсоюзом», который возглавлял в 2003 году Ходорковский. И отказался от неё не столько потому, что Ходорковский угрожал Путину как конкурент. Нет, как раз этот аспект для Путина не существовал: как политик опытный, он прекрасно понимал, что Ходорковский конкурентом для него не является. Во-первых, российский народ с его мощными советскими корнями всегда предпочтёт политика, тем более бывшего сотрудника КГБ, выскочке-олигарху. Граждане России не хуже президента знали, каким образом в руках Ходорковского и его «проф союза» оказались все богатства российских недр. Они прекрасно помнили, как алкоголический самодур раздавал нефтяные месторождения спонсорам его кампании. И ни малейшей симпатии к этим спонсорам не испытывали, а уж тем более не горели желанием приводить их в политику. Именно поэтому Ходорковский основательно напакостил КПРФ, когда открыто в неё вступил, дав понять, что рассматривает партию как трамплин для получения президентской или хотя бы премьерской должности. Если лобызание с брадолюбивыми церковниками зюгановским коммунистам кое-как простили, то открытую работу на суперкапиталиста простить не смогли: рейтинги КПРФ надолго просели. Во-вторых, Ходорковский не скрывал своей надменности и высокомерия по отношению к народу. Тот же Березовский, умевший себя на редкость по-хамски вести с генералами и политиками, не был склонен столь демонстративно дистанцировать себя от масс, тогда как Ходорковский откровенно претендовал на «элитную» роль — непростительную в российских условиях.

Так что проблема была вовсе не в мнимой конкуренции. И даже не в том, что вор мирового масштаба (а приватизация 90-х — это безусловное воровство в особо крупных размерах) выступил с лицемерной и беспочвенной критикой «государственной коррупции». Проблема была в том, что Ходорковский посягнул на государственную нишу в экономике: на контроль и организованное равновесие. Жадность толкала его и Лебедева на всё более наглую «оптимизацию» налогообложения, от которого «ЮКОС» уходил без какого-либо изящества. Саму компанию, обладавшую сверхзапасами нефти и стратегическую для государства, Ходорковский решил не только слить с «Сибнефтью», но и по факту продать объединённого гиганта американцам — «Шеврону» и «Эксону». С ними же начал договариваться о своём будущем премьерстве-президентстве, пообещав — в сугубо ельцинском стиле — отказаться от ядерного статуса. Это была ничем не прикрытая попытка лишить государство сущности, подчинить его себе, снова унизить до состояния 90-х. Вот что послужило последней каплей: Ходорковский намеревался не просто организовать переворот и сместить Путина — всё это должно было привести к фактической утрате Россией суверенитета, чего Ходорковский не скрывал. Любопытно, что доклад о готовящемся олигархическом перевороте подготовил небезызвестный Станислав Белковский, который совсем вскоре превратится в «антикремлёвского политолога».