Читать книгу "Искра Зла - Андрей Дай"

— О! Мирослав! — громко засмеялся командир. — Как там Владыка говаривал в старые добрые времена? «Искупайте грехи своего народа»! Вот и пусть искупит…

— Да здравствует король Эковерт! — дружно гаркнули дружинники.

Палачи, радостно улыбаясь, поспешили снять меня с жерди. Конечно, нежностью их руки не отличались, и конечно, им показалось забавным несколько раз пнуть меня по дороге…

Я не помню короткий путь к лесу. Наверное, я падал. Наверное, меня били. Может быть, кто-то из них возвращался к деревне — вряд ли дружинники носят в поклаже гвозди.

Я не помню, как мои ладони прибивали к толстенной березе.

Я не знаю, как долго я провисел.

Я тонул в пучине беспросветного ужаса и боли. И единственное, о чем я молил подлых ушедших в спячку богов — дать мне силы, чтобы не орать и не выпрашивать у врага жизнь. Чтобы сохранить последнее и самое главное, что оставалось у меня, — честь.

7

Лошадь мягкими губами тыкалась мне в щеку. Сквозь мутную пелену в глазах, соловушка показалась мне неведомым чудовищем, вроде драконов из детских сказок. Но страха я, почему-то, не испытывал. И боли в пробитых железом руках не чувствовал. Капающий с мизинцев березовый сок, тепло живой бересты за спиной, шелест ветра в нитях плачущих веток. Мой крылатый ветряный друг, воздушными перышками щекочущий тело в прорехах одежды. Странное покалывание на груди. В том месте, где следопыт по имени Лонгнаф резал мою кожу на лоскутки… И необычайная легкость во всем теле. Вот только в глазах какая-то муть.

И я сам себе не поверил, когда сквозь розовое марево разглядел вернувшихся к дереву палачей.

— Слава Басре, малец вроде жив еще, — поскуливал первый.

— Надо ему морду оттереть — в гроб краше кладут, — суетился второй.

— Смотри, он кровью плачет…

— Убери хлебало, скотина безмозглая! Видишь, снимаем хозяина твоего…

— Дай ему воды, вдруг ему сказать чего-нибудь нужно будет…

— Он вообще не моргает?

— Руки-то, руки ему тряпицей перемотай…

— Все! Садим… Тпрууу, тварь, а то продам!

Мир качнулся, и я оказался в седле соловой лошадки. Я улыбнулся. И продолжал улыбаться всю дорогу до самых ворот Ростока.

Сотни четыре тяжело бронированных дружинников с ростовыми щитами в плотном строю перегородили дорогу. За их спинами приготовились лучники, бегали мальчишки со связками стрел. Второй отряд стрелков поджидал на стене. Конница гарцевала чуть в отдалении — почти у Княжьих ворот. И весь этот парад ради чужеземного посольства — ради кучки растерянно озирающихся воинов, закрывших щитами командира и посла.

Но первым встретил нас все-таки Лонгнаф. На своей низкорослой кобылке вынырнул из зарослей черемухи на опушке и вдруг, в одну секунду, оказался рядом.

— Жив, паренек из леса, — кивнул сам себе следопыт. И засмеялся. — А старший брат все-таки есть!

Я не успел ответить. Лохматая лошадь лесовика снова рванула с места в сторону посольской охраны. И вовремя. Ростокская кавалерия с Балором во главе уже летела ко мне. Палачи, не прощаясь, повернули лошадей и заторопились за спины модулярцев. Так что наследника я встретил уже в одиночестве.

— Жив?! — заорал княжич. — Клянусь подушкой Спящих! Жив!

А я, вдыхая пыль, поднятую сотнями коней, мечтал умереть.

Почти полтора десятка столетий, со времен Старого Белого, орейские княжества любили своих спасителей из леса. И больше тысячи лет они же ненавидели своих завоевателей — лесной народ. Годы и годы балансировали два народа на острие клинка — уже не умея жить друг без друга и накапливая взаимные обиды. Сколько раз только угроза острых стрел из чащи мешала разрозненным княжествам объединиться в одно государство?! Сколько раз белоголовые лесовики собирали отряды по городам, чтоб дать отпор иноземному вторжению?! Мы ссорили и мирили князей, наказывали забывших Правду и поощряли ее защитников. Нас благодарили и боялись. Пока однажды юный лучник не отправился поглазеть на чужаков на опушке…

Да! Воины Старого Белого прекратили голод и болезни. Но теперь дружина князя Вовура вернула долг — спасла от лютой смерти младшего сына князя лесного народа. Росток вернул долг. Останется лишь вторая сторона монеты — длинные стрелы в лесу.

Если бы Сократор внял моим угрозам и отпустил глупого парнишку подобру-поздорову — этим бы все и кончилось. Ну, нашли бы в выгребной яме пару потерявшихся палачей с перерезанным горлом. Поняли бы — лесной народ держит слово. И все.

Если бы я умер, прибитый сталью к дереву — Вовур спокойно перебил бы пришельцев и продолжил искать шаткое равновесие с моим отцом.

Но случилось самое ужасное — князь меня спас. И этим вернул орейский долг. А чужаки теперь гости. Их и пальцем тронуть нельзя, пока не покинули границы княжества.

И все испортил глупый мальчишка с непомерным любопытством.

— Держись, Арч! — разглядев заляпанную кровью одежду, воскликнул Балор. — Сейчас мы им вломим!

— Стой!

— Что?! Ты держись! Тебя проводят в детинец.

Грохот сотен лошадиных копыт отдавался багровыми пятнами в глазах.

— Оставь их, — как мог громко выговорил я. — Их сейчас нельзя…

Княжич резко осадил коня и подъехал стремя в стремя.

— Не по Правде это — послов побивать…

— Как скажешь, — скривился наследник, привстал на стременах и заорал, перекрывая шум мельтешащего вокруг войска:

— В город! Атаки не будет!

Конный полк стремительно построился в походную колонну и рысью потянулся в сторону ворот. Чуть в стороне поехали мы с Балором.

— Мы можем потребовать с них личную виру, — наконец, кивнул своим мыслям княжич. И заглянул мне в глаза в поисках согласия. Пришлось остановить соловушку. Говорить, подпрыгивая в седле, сил не хватало.

— Они все умрут, — тихо сказал я. — Все до единого. Но не здесь. И не сейчас.

— Отлично, — нервно засмеялся мой собеседник. — Поспешу к отцу рассказать, как все прошло…

Наследник ускакал, а узду моей лошади поспешил взять молодой воин. Так, болтаясь в седле, как мешок с репой, впервые за сотни лет сын Леса въехал в Росток через Купеческие ворота. Мне еще предстояло искупить грехи своего народа…

Нечасто вооруженные до зубов воины целыми полками бегают по пыльным улицам княжеской столицы. Очень редко дружинники надевают полный доспех и с грохотом камнепада топчут мостовую подкованными башмаками. Погруженные на возы связки стрел вообще никогда не покидали арсенал. С главной башни детинца не надрывался набат. Это не война!

Ростокцам никто ничего не объяснял. Но отчего тогда толпы горожан жались к раскрашенным стенам домов? И отчего передо мной шепотом, шумом ветра, шелестом листьев неслось слово моего позора — жив!