Читать книгу "Сигнальные пути - Мария Кондратова"

Однажды вечером, когда я кормила собою комаров на берегу пруда, вместо того чтобы идти домой и терпеть мелкие и ядовитые укусы Светланы, ко мне подсел мальчик-узбек из местного автосервиса. Совсем молоденький, наверное, лет на десять-двенадцать младше меня. Летние сумерки милосердно скрадывали нашу разницу в возрасте. Он пытался познакомиться, но не знал с чего начать и поэтому стал рассказывать о себе: это была длинная история, с бесконечными повторами, о холодной немилой жизни в чужой и далекой стране. Знакомые слова из-за акцента звучали непривычно, как ноты, и история складывалась в печальную мелодию человека без дома и семьи, совсем не похожую на мою, но близкую мне. Так мы сидели над серой водой, окутанные общим одиночеством, сначала говорили, потом молчали. Он вспомнил, зачем подсел, сказал что-то о том, что я добрая и красивая. Но это было уже совсем некстати. Тогда он вежливо попрощался и ушел назад в свой автосервис, к своей койке в углу и мечтам о том, что когда-нибудь он разбогатеет настолько, что сможет жениться. А я осталась сидеть на берегу, хлопать комаров на голых ногах и с тоской думать о том непонятном чустве – не любви, не нежности, но тоски, что по-прежнему заставляло меня хранить верность тебе. Почему бы не этот мальчик в конце концов? Вежливый, красивый, может даже нежный?

Сквозь жаркие дни белой лентой тянулся протест, и пестрые пятна вязаных шапочек, закрывающих лицо, отмечали очередные вехи процесса девушек, затеявших перфоманс в храме Христа Спасителя. В конце концов даже Мадонна вышла на московскую сцену в балаклаве, и крепкий мускулистый парень из подтанцовки медленно и эротично стащил ее с белокурой головы извивающейся певицы. Вся эта история от начала и до конца выглядела безумным нагромождением событий дурного вкуса, но мысль о том, что дурной вкус может стать поводом для реального срока, все-таки не укладывалась в голове. Казалось, что те, кто все это начал, уже и сами не рады тому, что затеяли. Почему-то судили только трёх из шести или восьми участниц, что выглядело скорее как растерянное «мы схватили их, и теперь не знаем, что с ними делать», чем на последовательное преследование инакомыслящих. Адвокаты использовали все возможные и невозможные поводы, но не для защиты узниц, а исключительно для саморекламы. Муж девушки с глазами итальянской мадонны и губами итальянской блудницы давал интервью и расцветал от внимания зарубежных журналистов. С другой стороны лезли какие-то казаки, Энтео, кропильщики святой водой и ревнители устоев, и прочие верещащие о своих оскорбленных чувствах, вызывая сильное желание взять их за шкирку и ткнуть носом сначала в Писание с его недвусмысленным «Мне отмщение и аз воздам», а потом в Предание, советующее уподобиться мертвым в их равнодушии к хуле и похвале.

Девочкам хотелось сочувствовать, но в голову настойчиво лезли с юности запомнившиеся Ахматовские слова «какую биографию делают нашему рыжему!», сказанные по поводу ареста Бродского. Девочки выглядели «рыжими», которые сознательно хотели для себя именно такой биографии. И как-то глупо выходило жалеть тех, кто получал именно то, чего хотел, даже если за это полагалась достаточно высокая по среднечеловеческим меркам плата. В иные минуты я думала, что, пожалуй, предпочла бы сидеть в клетке с ними, чем возвращаться домой.

Мелкие придирки выводили из себя вернее, чем один яркий скандал с выяснением отношений. Светлана говорила мне гадости и выжидательно смотрела. Промолчу? Отвечу? Не думаю, что она специально кого-то настраивала против меня, но ее отношение постепенно передалось и остальным соседям. Со мной перестали здороваться, мои вещи бесцеремонно скидывали с общей сушилки, купленный мною хлеб внезапно оказывался «общим», но, может быть, мне просто это казалось, может быть, я сама накручивала себя, видя травлю в обычной человеческой небрежности и лени. Я была как взведенная пружина: срывалась невпопад на взгляд, на слово и слышала потом за спиной: «Психическая…»

Я уходила и возвращалась. Мне некуда было идти. И снова рыба смотрела на меня из зацветшей воды, а в комнате пахло болотом и тленом. Я чувствовала, что еще один день, и я не выдержу… Твои костюмы так и пылились в углу, горы сыгранных и упущенных ролей. Чего я ждала, на что надеялась? Книги стопками выстроились вдоль стены, в них было собрано множество умных мыслей, но все они были бесполезны для меня сейчас. Я поставила таз с грязными простынями в углу, легла на кровать и прижала подушку к лицу, стала жевать ее за угол, чтобы заглушить рыданья. Я плакала слезами немощи и бессилья и просила, чтобы кто-нибудь сделал уже что-нибудь со мной, потому что сама я не в состоянии сдвинуться с места и уйти из этого дома, где меня ожидает безумие или смерть. Это не было похоже на молитву. Это вообще ни на что не было похоже, как и вся моя мокрая, грязная, растерзанная жизнь…

Я проснулась ночью от звуков капающей воды, вторгнувшихся в долгий, бессмысленно-жестокий сон, в котором ты набивал мне рот гречневой кашей, а я боялась выплюнуть и не могла проглотить разваренную крупу. Довольно долго не удавалось понять, откуда взялась эта капель, но, встав с кровати, обнаружила, что стою на мокром. Опорное стекло аквариума треснуло, и сто пятьдесят литров воды медленно просачивались в трещину и с тяжелым стуком падали на пол. Следующий час я провела, мечась по комнате и пытаясь устранить последствия потопа. Подставила тазик под журнальный стол и лихорадочно совком и тряпкой собирала с линолеума воду. Я проснулась вовремя, ручейки по неровно залитому полу уже начинали течь в коридор. Гидроизоляции в квартире, считай, не было, я холодела от ужаса, представляя, как вся эта вода просачивается в дорогостоящий ремонт соседей снизу, и принималась орудовать тряпкой еще быстрее. В угол, казавшийся мне особенно небезопасным с точки зрения протекания, я бросила одеяло, и оно тяжело набухло. Полчаса, еще сорок минут. Победа. Я оглядела свое мокрое, окончательно разоренное гнездо и внезапно почувствовала облегчение.

В восемь часов утра, стоя на крыльце с ведерком в руках, я терепливо дожидалась открытия зоо-магазина. Веселую кудрявую девушку совсем не удивил мой вопрос – возьмут ли они рыбу? Она заглянула в ведерко и кивнула в сторону аквариума, стоящего у окна: «Бросайте туда пока, потом разберемся». Рыба махнула мне хвостом и уплыла. Я достала мобильный, набрала Сашку и спросила, нельзя ли пожить у него какое-то время.

– Да, пожалуйста, раскладушка на кухне, как обычно, если тебя устроит.

Меня устраивало. Проблема, казавшаяся нерешимой полгода, разрешилась в течение нескольких минут. Я чувствовала себя словно узник, приговоренный к пожизненному и внезапно получивший помилование. Я уезжала налегке, предоставив наши с тобой вещи судьбе и прихватив только самое необходимое на первое время. Последнее, что я прочитала в новостях, прежде чем упаковать ноутбук, было сообщение о том, что девушки из «Пусси Райот» получили по два года лишения свободы каждая. Я выходила из дома, где мы были счастливы и больны, не оглядываясь, и шла к метро через пустырь, словно вступала в землю обетованную и на…

Край. Август 2012

На пустыре, где было собачье кладбище, росло три вида полыни: обычная – горькая, нежная, серебристая – австрийская и чернобыльник. Я не сразу нашла холмик с деревянной табличкой, на которой детским выжигателем была выведена собачья кличка. Пальма умерла через две недели после того, как уехал Руслан. Сегодня были сороковины. Я принесла ей ветку с яблони, под которой она уснула.