Читать книгу "Пятый неспящий - Альбина Нури"

В этом месте Роза запнулась, и Роберт Ринатович отметил про себя, что, возможно, внучка тоже заметила это непрекращающееся ночь за ночью полнолуние. Но в тот момент на это никто не обратил внимания. Женщины загомонили, принялись говорить что-то, перебивая друг друга. Римма пыталась выдвигать логичные предположения, Роза горячо опровергала, Регина-Румия повторяла банальности примиряющим тоном.

Старик не вслушивался. Просто ждал, когда они успокоятся. А когда все в конце концов замолчали и повисла тишина, он тихо предложил:

– Давайте завтра сходим и посмотрим. Никто из нас не знает ответа на вопрос Розы, и, обсуждая эту тему, мы только сами себя пугаем. Нужно выйти со двора и прогуляться по поселку.

Роза сразу поддержала деда, сестра тоже, хотя было видно, что это далось ей нелегко. Наверное, жизненный опыт подсказывал, что о некоторых вещах лучше не знать наверняка. Вслед за ней согласилась и Регина. Вид у нее при этом был такой несчастный и потерянный, что Роберту Ринатовичу захотелось подойти к дочери, обнять, погладить по голове, как маленькую. Сказать, что все будет хорошо, спросить, что случилось, чего она так боится… Но он, разумеется, остался на месте. Дочь давно не нуждалась ни в нем самом, ни в его утешении.

Когда Регина, около года назад или чуть больше, объявила, что теперь ее нужно называть Румией, они все сидели в гостиной Риммы, в ее городской квартире. Был какой-то семейный праздник – одно из их безликих сборищ, на которые семья собиралась без желания, отдавая дань традиции.

Дочь очень волновалась – он сразу понял это по ее виду, по тому, как она комкала в руках салфетку и покусывала губы. Роберт Ринатович понятия не имел, что она собирается сказать, когда Регина попросила минуточку внимания. Это прозвучало немного нелепо, как будто они все были на партсобрании, но тем не менее Римма, сам Роберт Ринатович и Роза повернулись к Регине и замолчали, выжидательно глядя ей в лицо.

– Хотела вам сказать, что я… – Она запнулась, немного покраснела, но все же договорила, вполне твердо и решительно: – Я приняла ислам.

– Что? – ошарашенно переспросила Роза, глядя на мать как на незнакомого ей доселе человека.

Регина не успела ответить, как Римма бросила с жесткой усмешкой:

– Надо же, удивила! Ты у нас вечно что-то принимаешь. То успокоительное, то желудочное, теперь вот ислам.

Регина вспыхнула, как-то странно дернулась, словно ее ударили, и посмотрела на отца. Как будто искала поддержки. А он сделал то, чего не мог себе потом простить, о чем старался не думать. То, что вбило последний гвоздь в крышку гроба, где покоились остатки их отношений. Он усмехнулся вслед за Риммой и качнул головой: так, мол, и есть, все верно, милая сестрица.

Дочь закаменела, потемнела лицом, выпрямилась на стуле. Роберт Ринатович сразу понял, как сильно она задета, насколько оскорблена, и дорого дал бы, чтобы изменить все, отреагировать по-другому. Ведь на самом деле ему было интересно узнать, что подтолкнуло Регину к такому необычному решению, что стоит за всем этим, она ведь никогда не проявляла интереса к религии. Но было уже поздно.

– Мне все равно, что вы думаете о моем решении. Это важно для меня, и менять я ничего не собираюсь. Я приняла ислам и сменила имя. Прошу всех вас отныне звать меня Румией, – отчеканила она и вышла из-за стола.

Больше ничего и никогда не говорила на эту тему – не объясняла, не реагировала на теткины тычки и подначки, на виноватые отцовские взгляды и безмолвные вопросы. Он часто читал в книгах, как одна фраза, невзначай брошенное слово или неосторожный взгляд могут разрушить любовь или дружбу, но никогда и не предполагал, что может столкнуться с чем-то подобным. Однако пришлось.

Так что теперь Роберт Ринатович точно знал: дочь не примет ни его сочувствия, ни поддержки. Он постоянно подводил ее, предавал и бросал, порою сам того не желая и не замечая за собой. А тот последний эпизод поставил окончательную точку. Регина-Румия была внимательна и вежлива – но холодна и непримирима.

Роберт Ринатович потер руками лицо. Ладони были сухие и холодные, хотя в комнате тепло, даже жарко. Старческая кровь студеная, она течет по венам лениво и неохотно, густеет, чтобы однажды превратиться в смертоносный тромб и закупорить хрупкий сосуд. Убить. Мысль о том, что нечто внутри его организма, то, что может и должно заставлять его жить, однажды превратится в убийцу, была неожиданной, шокирующей.

Но уже в следующую минуту старик поймал себя на мысли, что хочет, чтобы все прекратилось. Кончилось вечное ожидание, бестолковая писанина, тяжелая вина за все и вся, нарастающая немощность.

В дверь осторожно постучали. Он убрал руки от лица и суетливым движением переложил какие-то бумажки на столе, словно его застали за каким-то неприличным занятием. Потом, сообразив, что стоящий за дверью желает войти, сказал:

– Войдите! – Это прозвучало громко и испуганно.

Дверь приоткрылась, на пороге возникла Римма. Вот уж кого ему меньше всего хотелось видеть сейчас, когда мысли о смерти, своей никчемности и греховности сделали его совсем уж беспомощным.

– Не спишь? Встал уже? – спросила сестра, заглядывая ему в лицо.

Почему в ее голосе, хочет она того или нет, постоянно звучат командирские нотки? Почему его так и тянет оправдаться перед ней?

– Да, давно уже, – промямлил он.

Сестра моргнула и отвернулась.

– Скоро завтракать будем, там почти все готово, – сообщила она.

Роберт Ринатович не отвечал, ждал, что она еще скажет. Ведь Римма пришла не за тем, чтобы говорить об очевидном.

– Послушай! – Она отошла к окну, повернулась к брату спиной. Раздвинула шторы, поправила легкие тюлевые занавески. Теперь он не мог видеть лица Риммы, но по голосу понял, что сестра озадачена. Вернее, даже смущена. Небывалое дело. – Как ты думаешь, нам точно стоит идти?

– Я думаю?! – Роберт Ринатович едва не поперхнулся от удивления. – С каких пор тебе интересно чужое мнение? Ты что, в самом деле спрашиваешь моего совета?

Римма опять повернулась к нему, скрестила руки на груди. «Сейчас она меня уволит!» – подумал Роберт Ринатович и с трудом подавил неуместный смешок.

– Прекрати делать из меня монстра и давить на жалость. Не надоело еще в этом образе? Как будто я никогда ничего у тебя не спрашивала!

Губы сестры с годами истончились настолько, что сделались почти незаметными на широкоскулом, полном лице. У нее доставало вкуса не красить их алой или оранжевой помадой – Роберт Ринатович всегда считал, что на пожилых женщинах эти тона смотрятся уродливо. К помощи пластических хирургов Римма тоже не прибегала, и дело тут было не в гордости и не в желании заставить всех принять ее такой, какой создала природа. Просто сестра до ужаса боялась любого медицинского вмешательства. Вид шприца способен был довести Римму до истерики. Она даже горло педиатру в детстве показывала после долгих уговоров.

Сейчас Римма сверлила брата сердитым взглядом, и ее бледное, безгубое лицо было злым и напряженным. Однако за гневом и раздражением так явственно читался страх, который ей было все труднее сдерживать, что Роберту стало почти жаль сестру.