Читать книгу "Принцессы немецкие – судьбы русские - Инна Соболева"

Сентенцию о том, что история не имеет сослагательного наклонения, невозможно опровергнуть. И хотя она стала банальностью, которую неловко повторять, все же позволю себе представить графа Разумовского рядом с Екатериной. Это был бы гармоничный союз. И, наверное, время, которое принято называть веком Екатерины, выглядело бы иначе. А уж ее женская судьба наверняка была бы другой (к огорчению дотошных исследователей альковных секретов). Но, как мне кажется, летом 1749 года, через четыре года после свадьбы, она прошла мимо своего счастья. Почему? Уверена: потому что тогда не допускала даже мысли о внебрачной связи. То лето она вынуждена была провести в Раеве, подмосковном поместье своих надсмотрщиков Чоглоковых. Скучала смертельно. Скрашивали несносное однообразие только визиты Кирилла Григорьевича. Его дворец в Покровском был в тридцати верстах от Раева, и он ежедневно, в любую погоду приезжал верхом к обеду или ужину. Она понимала: он, как и многие придворные, знает о ее нелепых, оскорбительных отношениях с мужем, о ее горькой участи жены – не жены. Только другие злословят, а он – сочувствует. Она была благодарна. Кокетничать с ним не приходило в голову. Это с Чернышевыми можно по-девчоночьи играть в любовь, а здесь – серьезный, взрослый мужчина…

Через двадцать лет императрица вспомнит то лето и спросит, что побуждало графа каждый день преодолевать шестьдесят километров, чтобы скучать при ее дворе, когда у себя во дворце он мог принимать по своему вкусу избранное московское общество. Он ответит коротко: «Любовь». Она искренне удивится: «Но кого же вы могли найти в Раеве, чтобы влюбиться!?» И услышит неожиданный ответ: «Вас». Что она почувствовала? Быть может, сожаление? Быть может, упрекнула его за излишнюю скромность и сдержанность? Но если и упрекнула, то молча. Менять что-либо было уже поздно…

Быть может, она вспомнила его взгляд в роковой день переворота, когда еще не было понятно, чем все кончится? Он тогда, преклонив колено, смотрел на нее снизу вверх так преданно и вместе с тем твердо, что она отбросила последние сомнения. Она тогда приехала в казармы Измайловского полка вместе с Григорием Орловым и Федором Барятинским. Кирилл Разумовский был командиром этого полка, его поддержка могла оказаться (и оказалась!) решающей. Он первым присягнул новой государыне. Почтительно поцеловал руку. Может быть, задержал ее руку в своей чуть дольше… Но она в тот момент могла думать только об одном: о царском венце, который был так близок. К тому же рядом был Григорий Орлов, которого она любила, от которого только что родила сына…

Кстати, вскоре после переворота Григорий Орлов, хвастаясь в кругу гвардейцев своими возможностями, осмелился заявить, что ему хватит месяца, чтобы подготовить новый переворот и свергнуть Екатерину с престола. При этом присутствовал Кирилл Григорьевич. «Это возможно, – возразил он, – но мы повесили бы тебя, мой друг, за неделю до этого». Об этом разговоре написал в своем донесении французский посланник барон де Бретейль. Так что в Версале знали. Интересно, знала ли Екатерина?

Как раз с Григорием Орловым, первым фаворитом императрицы Екатерины II, и связана услуга, которую оказал ей старший брат Кирилла, Алексей Григорьевич. Дело в том, что Григорий Григорьевич Орлов после смерти законного супруга своей возлюбленной счел необходимым узаконить их отношения. То, что Катенька теперь царица и ей не пристало выходить замуж за своего подданного, ему казалось сущей чепухой. У них есть сын? Они любят друг друга? Он помог ей захватить трон? Так за чем же дело стало!? У нее не оставалось сил противиться его напору. Да она и в самом деле любила этого отважного красавца, правда, со свойственной ей способностью преувеличивать достоинства любого, кто ей симпатичен, а уж любимого – тем более.

Но замужество царицы – дело государственное. С одной стороны, отношения с Орловым, о которых всем известно, следует упорядочить. С другой – ситуация, какой в царствующем доме еще не бывало. Вопрос был вынесен на обсуждение Государственного совета. Собравшиеся удрученно молчали. Исключение составил Никита Иванович Панин (он не только воспитатель Павла, но и один из самых активных участников заговора, приведшего Екатерину к власти). Панин смело заявил: «Императрица может делать что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет русской императрицей». Это отрезвило Екатерину. И не только потому, что в словах могущественного Панина – нескрываемая угроза. Любовь любовью, но ничего не смыслящий в государственных делах муж, а рядом, в опасной близости к трону, – четверо его братьев, как раз к государственным делам вовсе не равнодушных… Они наверняка попытаются влиять на ее политику. Нет, ей это не нужно. Но и обижать Григория, а тем более терять его, она еще не готова. Значит, следует найти убедительную причину отказа. Тут неожиданно на помощь приходит возвращенный из ссылки Бестужев (он искренне желает этого брака – надеется через Орлова влиять на Екатерину). Он предлагает опубликовать свидетельство о тайном браке императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Григорьевичем Разумовским. Это убедит всех, что подобные браки в порядке вещей. Для этого нужно совсем немного: получить у графа бумаги и разрешение на их публикацию.

Переговоры с Разумовским поручают вице-канцлеру Воронцову. Об этих переговорах со слов дядюшки рассказал племянник Алексея Григорьевича. Его рассказ я передаю почти дословно. В очень осторожных, заранее обдуманных выражениях Воронцов излагает Разумовскому цель своего посещения: за услугу, которой от него ждут, его блестяще наградят. Екатерина предполагает, признав в нем официального супруга своей тетки и благодетельницы, возвести его в сан императорского высочества со всеми почестями и прерогативами, присвоенными этому титулу. Соответствующий указ уже заготовлен. Разумовский слушает, не говоря ни слова, смущая посетителя своим молчанием и задумчивым взглядом, отуманенным безысходной грустью. Все так же молча он читает проект указа. Подходит к старинному дубовому сундуку, вынимает оттуда шкатулку из слоновой кости с перламутровыми и серебряными инкрустациями, открывает ее, вынимает документ, перевязанный розовой шелковой лентой, выцветшей от времени, развязывает ленту, заботливо прячет ее обратно в шкатулку, запирает сундук и возвращается к камину, где неспешно читает извлеченный из шкатулки документ. После этого, храня такое же глубокое молчание, которое Воронцов не решается нарушить, Алексей Григорьевич с видом человека, принявшего серьезное решение, осеняет себя крестным знамением и бросает таинственный документ в огонь. Со вздохом – облегчения или сожаления – он опускается в кресло и наконец говорит: «Во всю свою жизнь я был только смиренным рабом ее величества императрицы Елизаветы. И теперь я хочу только одного: быть всеподданнейшим слугой царствующей императрицы. Просите ее сохранить ее милостивое отношение ко мне».

Прецедента, на который уповали Бестужев и Орлов, больше не существовало. Уничтожив дорогой ему документ, Алексей Григорьевич доказал и свою неподкупность, и, главное, преданность Екатерине. Это был поступок настоящего друга, понимавшего ее истинные интересы. Выйди она замуж за Орлова, едва ли она стала бы счастливей. А уж в том, что этот брак мешал бы ей царствовать, не приходится сомневаться. Что никаких помех она долго не потерпела бы, тоже не вызывает сомнения. Значит, и от второго супруга рано или поздно пришлось бы избавляться. Как? Это опять область предположений – область сослагательного наклонения. Очевидно одно: Алексей Григорьевич Разумовский оказал ей неоценимую услугу, и она этого не забудет. До последнего дня не оставит его расположением и преданной заботой. Она вообще умела быть благодарной.