Читать книгу "Мемуары "власовцев" - Александр Окороков"

Наше Уффичио было командировано на похороны итальянского поручика: подали два грузовика, мы все в сапогах (обычно носим ботинки с обмотками) и в касках — отправились к немецкому госпиталю, гроб погрузили в крытый грузовик и отправились к парку графов Паскевичей. Обычно русские люди снимают шапки при виде похоронной процессии, но гроб стоял в грузовике, покрытый брезентом, и встречные понятия не имели, что это похороны.

15 марта, воскресенье. Вчера, только сели в собрании ужинать, как вблизи раздалось несколько взрывов, и в нашей столовой на 2-м этаже «Дома коммуны» все окна вылетели — бомбы были брошены в вокзал и железнодорожное депо. Так и сидели несколько дней в столовой с разбитыми окнами в шубах. На обед дают макароны или рис с подливкой, грамм сто мяса или консервов и сладкое (мармелад или плохие фиги), четверть литра вина и хлебец грамм в триста, на ужин то же самое. Утром можно получить рюмку холодного кофе и с кухни принесут кусочки хлеба. Впоследствии нам кофе выдали в зернах, у меня их собралось около кило.

Иногда налёты авиации бывают три раза в день. В доме, где помещается Сладков, бомба в четверть тонны упала в метре от угла дома, но весь взрыв пошёл в толстый ствол дерева и дом не пострадал — я ходил смотреть на это «чудо». Были попадания в дома, где помещаются итальянские офицеры. Наша хозяйка Ирина Ивановна каждый вечер уходит в деревню Новая Белица, за 9 километров, шлепает по грязному шоссе в худых сапогах и утром возвращается домой, так что мы вдвоём с Селивановым остаёмся в доме.

Я жил в доме Ирины Ивановны вместе с моим соратником Сельви (Селивановым Николаем) недели три. Ирина Ивановна была огромного роста, лет 50-ти. Муж её был осужден на 10 лет как «верующий». В «Доме коммуны» в 5–6 этажей были квартиры — из коридора дверь в маленькую прихожую, несколько жилплощадей в 1 или 2 комнаты с кухонькой и общей уборной. Ирина Ивановна рассказывала, что она как-то явилась в жилищный отдел и попросила для себя квартирку. Бй ответили: «Ты, мамаша, пролетарского происхождения, имеешь право на квартиру, но так как ты верующая, то будешь ежедневно убирать и чистить 80 уборных». Она согласилась и ежедневно чистила эти уборные.

Она рассказывала: «Когда началась война и немцы были уже близко, я была в деревне. Пошла в лес по ягоды и вижу, что между кустами прячутся солдаты. Я спрашиваю: «Сыночки, что вы здесь делаете?» Мне отвечают: «Да вот, немец близко». — «Чего же вы не сдаётесь?» — «Мы бы сдались, мамаша, да вот за этим кустом командир, не разрешает». Я подошла к этому командиру и говорю: «Лучше сдавайтесь, они уже близко». Он отвечает: «Я бы сдался, да у меня нет цивильной одежды».

Я пошла в хату, вынесла старые штаны и пиджак. И, только он оделся, как раз подошли немцы, и солдаты сдались; а он ушёл в лес, и некоторые солдаты тоже разошлись — по домам, кто близко жили.

Уже у нас были немцы. Пошёл слух, что они пленных ведут. Мы по русскому обычаю вынесли на дорогу кто что мог: кто молока, кто варёной картошки, кто хлеба, а кто ничего не имел, то просто кувшин воды. Видим — вдали облако пыли: немцы гонят пленных. Они грязные, запылённые, уставшие. Мы к ним, а немцы нас отгоняют, не позволяют давать передачи. Некоторые падают от усталости, немцы их закалывают штыками. Мы им этого никогда не забудем: ведь это наши сыновья, мужья и братья…

Правда, немцы отпускали по домам пленных, которые были из ближайших деревень: мои хозяева, два брата, у которых я летом жил, были отпущены домой.

Ещё Ирина Ивановна рассказывала, что в одной деревне около Гомеля господ офицеров — бывших советских — из города привозили мертвецки пьяными, погрузив их кучей в сани. Из казармы в город их стали пускать по увольнительным запискам. Форма немецкая, погоны вроде русских, на рукаве щиток «РОА» (Русская освободительная армия). В Бобруйске формировался полк армии генерала Власова — так его тогда называли, под командой майора сербской службы Слюсаревского…

Как-то утром я собирался на службу, которая начиналась в 7.30 утра. Селиванов куда-то вышел, и я один был на кухне. Ирина Ивановна и говорит мне: «Какие вы там итальянцы? Вы наши старые русские царские офицеры…» Вижу, у неё на глазах слезы, и я ничего не сказал, а вышел, чтобы тоже не расплакаться. Через несколько дней я перешёл на другую квартиру, где и жил уже недели три до самого отъезда в Италию. Очень милая семья — два дома под одной крышей, и живут два брата. Хозяйка на 10 лет старше мужа, двое детей, милые мальчики. Когда я приходил с обеда, то меня встречали: «Дядя, принесли пряника?» Я получал за обедом и за ужином по хлебцу в 300 граммов каждый, сам не ел, а всегда им приносил. И итальянский хлеб был белый, а немецкий — темный…

Как-то мы компанией возвращались со службы домой — я, болгарин Стефани, Селиванов и ещё кто-то. На улице около дома стоит группа соседей, окружили одного из них, очевидно, выпившего. Селиванов по своему обычаю сделал ему замечание, что он мешает нам пройти, загородив собой тротуар, и прибавил: «Счастье ваше, что мы итальянцы, а если бы были немцы, то ещё вас избили бы…»

Напротив в том же дворе в отдельном доме жила разведённая Павла Семёновна, у неё жил высокий итальянский офицер; иногда я к ней заходил за книгами, и мне она даже подарила «Историю СССР» и «Географию СССР» в двух томах. Я их привёз в Рим и подарил Герцогу Лейхтербергскому для библиотеки при Русском собрании. За ней ухаживал немец Фриц, фельдфебель из интендантства. Сидят вдвоём на заборе и смотрят друг на друга — уж не знаю, на каком языке они разговаривали. Однажды прихожу — во дворе лежит гора обрезков от досок с лесопильного завода, это Фриц прислал целый грузовик дров.

Иногда к нам заходил полицейский побеседовать, у него жил наш офицер, русский, подполковник инженерных войск. Как-то раз пришёл полицейский к Павле Семёновне и принёс приказание — ездить на рытьё противотанковых заграждений. Она сказала, что не поедет. Полицейский сказал, что это приказ свыше и отказываться нельзя. Она как стала ругаться матерными словами. Сама она из простых, но в Ташкенте вышла замуж за врача, потом разошлась с ним и очутилась в Гомеле.

Ежедневно под вечер к нам собирались соседи и в ожидании тревоги играли в дурака, домино и вели со мной бесконечные разговоры. Ругают советскую власть на чём свет стоит, многие из них уже «сидели» по несколько лет. Я как-то спросил: «Вот вы ругаете коммунистов, а какую вы власть хотели бы? Как при царе?» Мне отвечают: «Так разве мы об этом можем мечтать? При царе был просто рай на земле, нам хотя бы немного лучше, чем было при советах…»

Разговорились с женщиной, ездившей на Полтавщину за хлебом. Рассказала, что немцы сожгли четыре деревни, куда заходили партизаны — являлись к старосте и требовали хлеба и сала, попробуй не дать! Немцы в наказание зажигали деревни со всех концов, никого не выпускали, детей штыками бросали в огонь…

Как-то мы после налёта пошли посетить наших хозяев-«богомазов» на Будённовской улице: дом очень пострадал от вблизи упавшей осколочной бомбы, окна разбиты, в стенке, около которой я спал, — дыра, а крылечко, с которого мы с хозяевами наблюдали бомбардировки, почти снесено огромными осколками. Рядом был красивый домик с зелёными ставнями, мы раза два туда заходили, чтобы там поселиться, но хозяев не заставали — теперь этого дома не было, разрушен вблизи разорвавшейся бомбой и сгорел дотла.