Читать книгу "Тайны Баден-Бадена - Валерия Вербинина"

— О да! — Княгиня хищно оживилась и задвигала тощей шеей. — Разумеется, Натали пыталась делать вид, что ничего не происходит, но генерал держался начеку, и когда его бедолага-адъютант придрался к какому-то пустяку и вызвал Григория Александровича на дуэль… тут даже самые недогадливые сообразили, что дело нечисто. На дуэли история в некотором роде повторилась — адъютанту повезло не более чем брату Натали…

— Должен признаться, княгиня, — сказал Михаил, сделав над собой усилие, — я не вижу ничего хорошего в том, что из-за… из-за интрижек Натальи Денисовны уже дважды погибали совершенно посторонние люди.

— Ах, он ее осуждает! — в восторге закудахтала княгиня, обращаясь к Вере так, словно Михаила тут не было или он не мог слышать ее слов. — Как это мило! Как бесполезно, — прибавила она совершенно другим тоном, посерьезнев на глазах. — Милый мальчик, — Михаила передернуло еще сильнее, чем тогда, когда редактор назвал его «батенькой», — запомните: Натали такая, какая есть, и пытаться переделать ее бессмысленно. Ее брат отлично понимал, что может умереть, и тот адъютант — тоже. Ну и, правду говоря, князь Вязмитинов вовсе не был обязан дать себя убить на дуэли, и то же самое можно сказать о господине Осоргине.

— А что стало с князем? — спросил Михаил, чтобы переменить разговор.

— Он давно и счастливо женат, — ответила княгиня. — На бесприданнице, правда из очень хорошей семьи. Когда он отверг несколько блестящих партий, все решили, что он метит очень высоко и кончит тем, что женится на какой-нибудь немецкой принцессе, но он поступил иначе. У него уже восемь детей, и я крестила его старшего сына.

Она углубилась в воспоминания и, увлекшись, стала перечислять всех своих крестников, заодно припоминая их родителей и разные подробности их жизни. Михаил не перебивал свою собеседницу, предоставив ей плыть по волнам памяти. Вера Вильде тоже молчала. В Бадене писатель попрощался с дамами и отправился в читальню, чтобы узнать последние новости. Хорошенькая цветочница — та же, которую он не раз видел в кафе Вебера, — предложила ему купить у нее цветы, но он отказался. Как раз когда Михаил вошел в читальню, начал накрапывать дождь, а в гостинице «У золотого рыцаря» завязался один весьма любопытный разговор.

Глава 8. Старые письма

— Нет, ты не пойдешь сегодня читать свои глупые газеты, — сказала Глафира Васильевна. — Что за манера — все время убегать, когда ты мне нужен? И что такого важного может быть в газетах?

Ее супруг нахохлился.

— Так ведь… мексиканский император!

— Это который Максимилиан, что ли? Петр Николаевич, ну где Мексика, а где мы? И зачем тебе какой-то австрийский эрцгерцог, которого Наполеон посадил на мексиканский трон…

— Недавно сообщали, что дела его плохи, — сказал Петр Николаевич, драматически понижая голос. — Некоторые даже уверяют, что вся страна за республиканцев и что без поддержки извне Максимилиан не продержится. А ведь Наполеон ему больше не помогает.

— Ах, боже мой, какие глупости! — запричитала Глафира Васильевна, вконец расстроенная. — Даже если его свергнут, ну что такого? Сядет он на корабль и вернется в Вену. Наполеону, конечно, должно быть стыдно, что он людей втягивает в такие авантюры, но он же француз, ему стыд неведом… Почитаешь потом свои газеты, Петр Николаевич, а мне с тобой надо посоветоваться.

— О чем, душенька?

— Нет, ты садись, не стой, не мозоль глаза… Лукерья! Лукерья, где сейчас барышня?

— У себя.

— Да я знаю, что у себя, а занята она чем?

— Книжку читает.

— Что за книжка?

— Да я не знаю, барыня. Толстая такая.

— То-олстая! — передразнила служанку Глафира Васильевна. — Тоже мне, нашла что сказать…

— Так на иностранном языке книжка. Откуда ж мне знать, о чем она.

— Ну так бы и сказала — мол, книжка иностранная, — проворчала Глафира Васильевна, немного успокоившись. — Как Фифи себя вела, пока меня не было? Кушала хорошо?

— Да уж, я думаю, за двоих кушала.

— Тетеря, тетеря: за двоих! Фифи — собака нежная, не может она за двоих кушать… Где она?

— У барышни в комнате, на подушечке спит.

— Пусть спит, не буди ее. Ступай, поставь самовар. — Лукерья вышла из комнаты, шумно топая своими огромными ножищами, а Глафира Васильевна подошла к окну, выгадывая время, чтобы собраться с мыслями. — Это что такое — дождик пошел? И в самом деле дождик. Да нет, какой дождик: гроза, натурально гроза! Вон даже молочник спрятался со своей собакой. Никак, Петр Николаевич, не могу привыкнуть к тому, что у них собаки тележки с молоком возят. Чудно!

Петр Николаевич заерзал в кресле. Ему не нравилось, что жена хочет, по-видимому, сообщить ему что-то важное, но никак не может решиться, и оттого разговор может затянуться на неопределенное время.

— С ценами тоже не угадаешь, — продолжала меж тем Глафира Васильевна, — иногда приличные, а иногда дерут ужасно. И зачем мы сегодня в замок ездили и в ресторане ели? Еда — гадость неописуемая, и замок тоже, по правде, никакой…

Петру Николаевичу понравился замок, и он не отказался бы подняться наверх, но говорить об этом Глафире Васильевне было бы жестоко, потому что он знал, как она боится высоты. Однако супруга истолковала его молчание по-своему.

— Вот, Петр Николаевич, ты молчишь, как будто меня осуждаешь, — объявила она, садясь возле него и немного даже надув губы. — И сестрица меня тоже осуждает — зачем, мол, не в гостинице «Европа» поселились, а тут. Так в «Европе» жить разоришься, такие там цены неописуемые…

Петр Николаевич прочистил горло.

— Ты об этом хотела со мной поговорить, душенька? — спросил он с необычайной кротостью.

Глафира Васильевна вздохнула.

— Нет, конечно; просто так, к слову пришлось. А поговорить я хотела о Настеньке. Помнишь княгиню, которая к нам сегодня присоединилась?

— Даже если бы и хотел забыть, — дипломатично молвил Петр Николаевич, — то не смог бы.

— Мне не понравились ее намеки, — продолжала Глафира Васильевна, едва слушая супруга. — По-моему, она знает. И другая, которая графиня, кажется, тоже знает. И сын Натали так смотрел на бедную Настеньку, так смотрел… По-моему, даже он все знает.

— Так что же? Если они знают, тут уж ничего поделать нельзя.

— Петр Николаевич, как же ты не понимаешь? — заволновалась Глафира Васильевна. — Пойдут толки, начнут говорить одно, другое, третье… и все дойдет до Настеньки. Каково ей будет услышать об этом от чужих людей? Вот о чем я хотела с тобой посоветоваться!

Петр Николаевич задумался.

— Полагаешь, будет лучше, если… э… если мы сами ей все расскажем?

— Я не вижу другого выхода, — призналась Глафира Васильевна, промолчав. — У меня самой душа не на месте при мысли о том, каково будет бедной девочке, но лучше пусть она узнает правду от нас. Конечно, она расстроится, будет плакать…