Читать книгу "У Дона Великого на берегу - Геомар Куликов"

Маманя с бабушкой Варварой хлопочут, накрывают на стол. Сестренка Настя крутится подле брата, ластится. Дед Кирей – с Бориской. Все речи будто с ровней.

Разнежился Бориска, глядит на всех теплыми глазами. Давно ли из дому рвался? Теперь, кажись, век бы его не покидал!

Бабушка позвала к столу:

– Пожалуйста, ратники добрые! Когда-то еще свидимся, соберемся вместе…

Вот новость! Стало быть, дед тоже идет против ордынцев?

– И ты, деда? – подивился.

– Разве без него великий князь управится? – заметила ворчливо бабушка. – Первый рубака!

Дед Кирей ответствовал без улыбки:

– Вся московская земля поднялась ноне, а с нею и иные многие. Мне ли, старому воину, на завалинке лузгать семечки?!

– Так ведь… – запнулся Бориска.

– Рука? Да ничего! Пойду с обозом. А там, глядишь, сгожусь и для дела.

Быстро скатился день к вечеру. Последний, что проводил Бориска под родным кровом. Спать Бориска отправился с дедом на сеновал.

Огромное войско, заполнившее Москву, долго не могло угомониться. Гул стоял, почитай, всю ночь. Выплескивались из него крики, конское ржание, остервенелый собачий брех. Ошалели псины от избытка чужих. Сипели сорванными глотками. Полыхали костры, вздымая к черному небу желтые снопы искр.

Дед ворчал:

– Эка с огнем! Далеко ли до беды? Так, глядишь, спалят город…

Спал Бориска беспокойно. Метался, бормотал невнятно. Снилось тревожное. То будто бы Тангулов сын Сеид волочет опять его на аркане. То будто в другой раз схватился с Вострецом и его дружками. А то и вовсе – будто ворвались в самую Москву ордынцы и секут-рубят всех без разбору кривыми саблями. И за Борискиной спиной отчий дом, где укрылись маманя с бабушкой и с сестренкой Настей, с ними же – Марфушка. Бьется Бориска из последних сил Пересветовым кистенем. Одолеть врагов не может. Одного сшибет – на его месте двое новых.

Должно, закричал Бориска вслух, потому что услышал дедов голос. Словно подглядел дед Кирей Борискино смятение. Успокоил:

– Спи, парень, спи. Сказано: ждать не будем. Опередим Орду…

После тех слов затих Бориска и спал до утра крепко. Без сновидений.

Глава 8

Смотр

Плывет над Москвой колокольный звон. Тревожный, печальный. Провожает Москва своих сыновей на великую битву за русские земли. Несметное собралось войско. А сколько воинов назад воротится? И как? Со щитом али на щите?

Поэтому всё здесь есть: и смех, ино надсадный, и шутки, когда веселые, когда и нет, и слезы. Много слез.

Тяжко, горько отправлять мужа, почитай, на верную смерть, оставаться с малыми детишками. Ох как тяжко! А надо. Слово это: «надо» – витает над толпой. Говорят его воины матерям, женам и детишкам. Ведь и впрямь надо! Нет той стены, той спины, за которыми можно было бы укрыться-спрятаться. Нет!

Собственной грудью надобно защитить дорогих сердцу жен, кровных ребятишек, матерей, отцов, дряхлых дедов и прадедов от ненавистного врага.

Ищут утешительные слова воины, коим сами едва верят. И находят!

Опухло от слез лицо Марьи, жены Михи-сапожника. Ребятишки все тут. Кто льнет к отцу, кто цепляется за мамкин подол. А самый махонький – у матери на руках – ясными глазенками хлопает, улыбается. Тем разрывает родительские души пуще всяких слез.

Хватает Марья мужа свободной рукой, безмолвно уж. А он голосом, ломким от сдерживаемой муки, обещает:

– Вернусь, ладушка! Не кручинься, вернусь! – Шутит-ободряет: – Смотри, в каку железу оделся. Любая стрела отскочит, переломится всякая сабля…

Васю Тупика провожают. Васятку Маленького. Бориску. Найденова жена с мужа не сводит угольных глаз. А Марфушка жмется к Бориске, шепчет:

– Береги себя! Гляди, зря под саблю али копье не лезь! Ворочайся живым! Храни тебя Бог!

У Бориски горячо в груди. Распирают его разные чувства и мысли: отвага, желание защитить эту вот девчонку от ордынцев. Мечтает отличиться в сражении и вернуться живым и здоровым. Может, только раненым, чтобы видно было, сколько грозило ему опасностей.

– Ворочусь, Марфушка! – уверяет жарко Бориска, стесняясь передать словами все, чем полна душа. – Ты только жди, не забывай!

Бабка Варвара с матерью тут же. Провожают старого и малого: деда Кирея и Бориску. Мать втихомолку утирает слезы. Бабкины глаза строги и сухи. Словно видит бабка Варвара перед собой и иных близких, кого провожала прежде. Отца, братьев, сыновей. Ушли, точно в воду канули. Всех поглотила проклятая Орда! Теперь вот Бориска. Камнем давит бабку Варвару былое-прошлое. А слез нет. Все выплакала. И ведомо ей: лишь в меру приемлет мужское сердце бабьих слез. Далее – беда!

И, чуть возвысив голос, дабы другие слышали, словно бы поправляя Марфушку, говорит Бориске:

– Мало воротиться живым. Надобно – с честью. Позор-то иногда страшнее смерти. Худо, коли воин лишь о том будет печься, как бы себя сберечь для родных. И не о своих только надлежит думать. Обо всех, чья судьба тебе вверена. Земли русские позади тебя – о том памятуй!

При первых же бабкиных словах потише стало вокруг. А как закончила, одобрительный говорок:

– Истинно речет старая!

И мужики-воины расправили плечи. Голоса их тверже и увереннее:

– Будьте покойны, бабоньки. Остановим, побьем врага!

Высится на кремлевском холме рядом с Успенским* и Архангельским* соборами златоверхий великокняжеский терем. Особо нарядны его Набережные сени*, что выходят-смотрят на реку Москву. Лестница, украшенная резьбой, сбегает вниз. В окошке тех сеней смутно видится женский лик. На него обращены взоры многих. Знают воины, их матери и жены: провожает своего мужа, великого князя Дмитрия Ивановича, его жена, великая княгиня Евдокия Дмитриевна. И у нее есть детишки и опаска за любимого супруга.

Плывет над Москвой колокольный звон. Душу на куски разрывает. Бабка Варвара вскинула строгие брови:

– Ошалели нешто! Прежде смерти хоронят!

И словно услышали ее звонари на московских колокольнях: торжественнее и величавее загудели-заговорили колокола. А потом стал вливаться тонкими ручейками светлый, праздничный перезвон. И вот уже желаемую победу возглашают колокола.

Воины ободрились. Женщины принялись утирать слезы. Ведь не всем погибнуть? Живыми вернутся иные сыновья, мужья и женихи. Каждая про себя думает: авось среди них мой!

Много высоких слов будет сказано о тех памятных днях. Софоний, прозвищем Рязанец, отделенный от нас веками, написал тогда:

«А уже соколы и кречеты и белозерские ястребы рвутся с золотых колодок из каменного города Москвы, обрывают шелковые пути, взвиваясь под синие небеса, звоня золочеными колокольчиками на быстром Дону, хотят ударить на несчетные стаи гусиные и лебединые, – то богатыри и удальцы русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая».