Читать книгу "Извилистые тропы - Дафна дю Морье"

Для Фрэнсиса 1608 год был наполнен напряженной литературной деятельностью. Хоть он и занимал пост генерального стряпчего, работы в этой должности у него было мало, да и парламент не созывался целый год, в январе предлогом для его роспуска послужил страх «болезни», то есть чумы. Король Яков теперь мог сколько его душе угодно предаваться любимому занятию — охоте. Он уговорил своего первого министра лорда Солсбери отдать ему поместье Теоболдз, где можно было охотиться, в обмен на свой собственный дворец Хэтфилд-Хаус.

У Роберта Сесила, графа Солсбери, была общая страсть с кузеном Фрэнсисом Бэконом — оба любили строить. Старый дворец, в котором принцесса Елизавета узнала в 1558 году о том, что ей предстоит взойти на престол, не нравился Сесилу, и он пожелал его перестроить. Пригласил лучших архитекторов и декораторов, и на строительство его новой резиденции, которое продолжалось пять с лишним лет, было истрачено, как говорили, больше 38 000 фунтов стерлингов. Как сорок лет назад их отцы дружески соревновались, строя Теоболдз и Горэмбери, так теперь Фрэнсис Бэкон и Роберт Сесил с живейшей заинтересованностью обсуждали собственные нововведения в унаследованных поместьях, за последние месяцы их прежняя недоброжелательность растаяла.

«Дать указания о том, как превратить озеро и берега вокруг него в место приятного препровождения времени, и рассказать о них милорду Солсбери», — пишет Фрэнсис в своем дневнике. И далее набрасывает план благоустройства территории в Горэмбери, «вокруг которой поставить кирпичную ограду и вдоль нее посадить фруктовые деревья», но потом ему приходит в голову уж и вовсе грандиозная идея — «сделать несколько ступенчатых террас и внизу огромное озеро, окруженное узорчатой оградой с золочеными фигурами и ковром цветов. Это будут главным образом фиалки и земляника. Посреди озера, там, где сейчас стоит дом, сделать остров диаметром в 100 ярдов; в центре острова павильон для отдохновения на свежем воздухе, с открытой галереей наверху, с верандой вокруг, внизу столовая, спальня, кабинет, музыкальный салон, вокруг сад и в саду терраса, обсаженная деревьями; галереи с северной стороны; в саду только самые редкие растения».

Некоторые из этих планов были осуществлены в ближайшие годы, и, вполне вероятно, начало преобразованиям было положено уже летом 1608 года — их обсуждение не позволяло скучать Элис и супругам Констебл, — но у Фрэнсиса в это время было столько идей, которые он коротко записывал в своем дневнике, что просто диву даешься, как ему удавалось справляться хотя бы с половиной из них. Его «Усовершенствование наук» не произвело большого впечатления в 1605 году, и он стал думать, что, возможно, его доводы в пользу распространения знаний покажутся более убедительными, если он станет главой какой-нибудь школы или колледжа. В записи от 26 июля мы читаем: «Хотелось бы получить такую должность, чтобы в моей власти оказались и умы, и перья. Школа Вестминстер, Итон, Уинчестер, Тринити-колледж, Кембридж, Сент-Джонс-колледж в Кембридже, колледж Святой Магдалины в Оксфорде». Далее он говорит о том, что хорошо бы основать колледж для изобретателей, с библиотеками и лабораториями, и платить студентам стипендии, чтобы они могли ставить опыты.

Его интерес к наукам непрерывно возрастал, и он составил список людей, которые могли быть ему полезны: «милорд Нортумберленд» (он находился в Тауэре — без достаточных на то оснований — как участник Порохового заговора); «Уолтер Рэли и, следовательно, Гарриот» (последний был выдающийся математик, близкий друг Рэли, которого он обучал математике); «возлагаю большие надежды на Расселла, который зависит от сэра Дэвида Мюррея» (Томас Расселл проводил опыты по извлечению серебра из свинцовой руды, а сэр Дэвид Мюррей ведал ассигнованиями на содержание монарха), «и потому можно будет заручиться поддержкой сэра Дэв. и через его посредство и посредство сэра Т. Чал. со временем поддержкой принца». Сэр Томас Чаллонер, давний друг брата Энтони, был сейчас гофмаршалом двора принца Генри, которого через два года должны были официально провозгласить принцем Уэльским, и именно от принца Уэльского Фрэнсис ожидал настоящей поддержки в деле распространения знаний. Его величество вполне благосклонен к Фрэнсису, но к научным опытам относится с подозрением, особенно после Порохового заговора, а сейчас он все часы досуга проводит не за чтением, а на охоте в обществе своего нового фаворита-шотландца Роберта Карра, который занял место его прежнего любимца графа Монтгомери.

Будущий принц Уэльский чтит традиции и с уважением относится к опытам, он будет одним из тех, кто прочтет следующее сочинение на латыни, над которым Фрэнсис трудился летом 1608 года, — «In felicem memoriam Elizabethae», апологию прежней государыни. «Cogitata et Visa» был временно отложен в сторону ради «Redargutio Philosophiarum» («Опровержение философий»), оба эти сочинения он хотел, но так и не успел обсудить со своим другом Тоби Мэтью до его отъезда за границу. В «Cogitata et Visa» Фрэнсис как раз и пересказал легенду о Сцилле, «деве, чьи чресла опоясаны лающими псами» (да не усмотрит в этом образе читатель непочтительного намека на его молодую супругу). Этот опус, написанный от третьего лица — «Фрэнсис Бэкон считает… Фрэнсис Бэкон полагает…», — является дальнейшим развитием его идей и аргументов.

Вот что он пишет, например, во вступлении: «Возможности сделанных человечеством открытий, плодами которых мы сейчас пользуемся, исследованы лишь в самой малой степени. При нынешнем состоянии наук мы можем ожидать новых открытий только по прошествии нескольких столетий. Открытия же, совершенные до сего дня, никак нельзя считать заслугой философии».

И делает очередной выпад в сторону школ и университетов: «Едва ли не все преподаватели озабочены в первую очередь чтением лекций и, во-вторых, обеспечением себе средств к существованию; а лекции и другие виды занятий проводятся так, что ожидать от них можно чего угодно, только не оригинальной мысли. Любой, кто позволит себе свободу исследований или независимость суждений, окажется в одиночестве. В искусствах и в науках, так же как и в разрабатывании рудников, должна непременно вестись энергичная деятельность и происходить постоянное движение вперед».

(Как горячо поддержали бы Фрэнсиса студенты университетов три с половиной века спустя!)

В «Мужском роде времени» он опять вступил в полемику со своими давними оппонентами — древнегреческими философами. «Воззрения и теории греков схожи с замыслом большинства театральных пьес: их цель создать иллюзию реальности с большим или меньшим изяществом, легкостью и бесстрастностью. Они обладают качеством, которое уместно на сцене: стройной законченностью, не имеющей никакого отношения к истинным фактам».

В главе 14 мы можем между строк увидеть какие-то черты его личности: «Собственно говоря, человеческий ум подобен кривому зеркалу, которое отражает падающие на него лучи своими выпуклостями и впадинами. Это вовсе не гладкая и ровная поверхность. Более того, каждому индивидууму свойственно заблуждаться в согласии с полученным им образованием, с его интересами и конституцией, у каждого есть свой собственный, никогда не оставляющий его демон, который глумится над его умом и тревожит пустыми призраками». Не этот ли «собственный, никогда не оставляющий его демон» вызывал у Фрэнсиса «меланхолию и отвращение к жизни», а также «тревогу, разбитость, головокружение и пр.», о которых он рассказывает в своем дневнике? Далее в той же главе мы делаем еще одно открытие: «Бэкон (он неизменно пишет о себе в третьем лице) находится в конфликте и с античным миром, и с современниками. Пьяница и трезвенник никогда не поймут друг друга, как говорится в известной пословице; что касается воздействия на умственные способности, Бэкон предпочитает напиток, приготовленный из самых разнообразных сортов винограда, созревших и собранных в должное время с самых лучших лоз, отжатых в давильне, очищенных и отфильтрованных в бочке; более того, этот напиток не должен обладать высокой крепостью, ибо Бэкон не желает предаваться пустым фантазиям, вызванным опьяняющими парами». Эта мысль несомненно перекликается с тем, что он пишет во второй книге «Усовершенствования наук», где короткая глава о поэзии завершается словами: «Однако оставаться слишком долго в театре вредно».