Читать книгу "Ты — любовь - Оливия Уэдсли"

Его губы скользили по ее волосам, по закрытым глазам, шелковым ресницам, и, не в силах подавить внезапно охватившее его дикое желание, он снова прижался к ее губам. Селия ответила на этот безумный поцелуй. Она отдавалась его ласкам со всем нетронутым пылом и неопытностью своих восемнадцати лет, и Хайса волновало и трогало это, как ничто до сих пор в жизни.

Сделав над собой усилие, он оторвался от ее губ, и стараясь говорить спокойно, сказал:

— Не надо больше, дорогая, это нехорошо ни для вас, ни для меня целовать вас так; вам особенно вредно, что вы не спите в такой поздний час. Я принесу вам чаю или горячего молока и чего-нибудь поесть, вы должны подкрепиться. Потом я уложу вас и уйду.

Но Селия крепко обвила его руками, прижала голову к его груди и, умоляюще глядя на него, голосом, прерывающимся от счастья и любви, почти задыхаясь, прошептала:

— Нет-нет! Не оставляй меня! Я люблю тебя, люблю! Я не в силах расстаться и выпустить тебя из своих объятий. Ах, не уходи, ведь ты любишь меня, любишь?

Хайс снова склонился к ней, но сейчас же вскочил, сильно побледнев.

— Селия, — сказал он сдавленным голосом, — я не могу остаться именно потому, что люблю тебя, к счастью, больше, чем самого себя; поэтому я должен сделать так, как сказал, и ты позволь мне это.

Очень решительно он уложил Селию на подушки, укутал ее одеялом и, кивнув ей, вышел из комнаты.

Селия лежала не шевелясь. Она была совсем обессилена. Этот последний поцелуй, который она так просила, казалось, истомил ее до конца. Точно сквозь туман, она видела, что Хайс вернулся, видела, как он подошел к ней, остановился около кровати; скорее почувствовала, чем увидела, его испытующий взгляд, потом живительный огонь коньяка обжег ей горло, и, придя в себя, она оперлась на поддерживающую ее крепкую руку Хайса и совсем бодро и счастливо шепнула:

— Вот так мне лучше!

Хайс постарался выдавить улыбку. Он был очень испуган видом Селии.

Теперь, успокоившись, он поставил электрический чайник, заварил чай, разрезал кекс, очистил персик и, положив все это на поднос, подошел к кровати.

Они стали лакомиться, как дети.

— В этом ломтике кекса есть вишня, — сказал Хайс. — Открой-ка ротик и закрой глаза!

Он держал ее чашку, пока она пила. Когда все было съедено и выпито, она попросила:

— А теперь покурить!

Они курили одну папиросу, затягиваясь по очереди.

Заря занялась как-то совсем неожиданно и мягкими волнами влилась в окно.

Хайс поднялся, раздвинул занавес и вернулся к Селии. Прижавшись друг к другу, они следили, как небо из бледно-розового постепенно становилось алым и пылающим. Селия посреди разговора уснула на плече Хайса.

Хайс, не шевелясь, глядел на нее, и снова нежная тревога и страх за нее овладели им. Что из всего этого выйдет?

Он постарался отогнать от себя эту мысль. Очень осторожно, боясь потревожить Селию, Хайс освободил руку и на цыпочках вышел из комнаты. Селия не шевельнулась.

В его спальне было светло от утреннего ветерка, ворвавшегося в окно. Хайс остановился около него и задумчиво взглянул на сквер, мирно зеленевший в бледных лучах зари.

Сто лет назад кто-нибудь из его предков так же глядел в окно… был ли он счастлив?

Глубоко вздохнув, он отошел от окна, разделся и лег в постель. Но заснуть не мог.

«Она пошла к нему прямо из дому и взяла с собой жемчужину», — в сотый раз повторял себе Рикки.

Этот день был полон неожиданностей: как только Селия ушла из дому, пришел инспектор Твайн, и Рикки сразу же сообщил ему про жемчужину, но потом спохватился, что не может показать ее; его память часто выкидывала с ним досадные штуки со времени войны.

Он с нетерпением ждал прихода Селии, но она в тот день не вернулась домой. Вместо нее пришел посыльный с известием, что с Селией Лоринг произошел несчастный случай, и что она в данное время находится в доме милорда Хайса на Сент-Джемс-сквер.

Рикки тотчас же отправился по указанному адресу, но ему сообщили, что Селия находится в бессознательном состоянии. Все последующие дни он получал такой же ответ, и с каждым днем в его душе росла злоба. Время уходило, время, драгоценное для него, так как оно могло помочь отомстить за Лоринга.

Теперь Рикки, оставшись совершенно одиноким в большом доме на Брутон-стрит, без устали думал об одном и том же. В своем страстном желании отомстить убийце своего кумира он потерял счет времени, забыл о еде, о самой жизни.

Твайн долго и терпеливо выведывал у бедного Рикки все, что он знал, и Рикки, почувствовав теперь в полиции союзника, рассказал ему все подробно. Совершенно неожиданно для себя Твайн узнал такие детали, о существовании которых он не подозревал, а также получил полный список посетителей игорного дома Лоринга. Рикки добавил возбужденно, вцепившись в рукав инспектора:

— Если бы я увидел их лица, я в один момент узнал бы любого из тех, кто был здесь в ту ночь и чье имя я назвал.

Твайн запомнил это обстоятельство.

Сегодня, забившись в кресло, Рикки снова погрузился в тяжелые, грустные размышления.

Он долго просидел так, несчастный, глухой ко всякой радости с тех пор, как в душе воцарилась печаль, равнодушный к сиянию солнца и ко всему, кроме желания отомстить, добившись правды.

Вдруг ему в голову пришла мысль о Стефании: «Мисс Кердью. Она мне поможет, она ведь достаточно часто бывала здесь».

Несколько минут спустя он звонил у подъезда дома, где жила Стефания.

Глава VII

Стефания приняла его сразу же. Рикки, заикаясь, засыпал ее вопросами.

— Вы помните, что у вас бывал джентльмен с черными жемчужными запонками, мадам?

Стефания внимательно рассматривала бледное измученное лицо Рикки; у нее не было ни малейшего желания впутываться в эту историю. Она считала, что каким-то чудом избежала в свое время обвинения в соучастии с Лорингом и, по мере возможности, всегда держалась вдали от всего, что могло доставить волнение или неприятности. С этой целью она отказала тогда в помощи Селии, за что Бенни дуется на нее до сих пор… Но Стефания воспринимала такие его настроения с философским спокойствием; один только раз она испытала подлинную любовь, и это была любовь к Бенни. После войны это чувство умерло, остались только жалость и терпение, но она когда-то все-таки любила Бенни, и, кроме того, он был отцом Дона.

В отношении Дона Стефания была бесконечно честолюбива; он был ее радостью, ее блаженством. Вся ее настоящая жизнь сосредоточилась в нем, она гордилась им, боготворила его. Чтобы достать что-нибудь для Дона, чтобы доставить ему удовольствие, она готова была голодать, украсть и совершить любое преступление, правда, так, чтобы оно не было обнаружено; и это желание избежать наказания и разоблачения исходило исключительно из того факта, что такой результат мог быть пагубным для карьеры и всей будущности Дона.