Читать книгу "Танцующая на ветру - Наталия Терентьева"

– Что такое Ветхий Завет? – спросила я, ведь лучше отца Андрея мне никто об этом не расскажет.

Священник улыбнулся.

– Мучают сомнения?

Он говорил со мной как врач. А мне хотелось, чтобы он говорил со мной на равных. Или хотя бы как учитель.

– Нет, не мучают. Просто мне интересно. И я ничего не понимаю. Если все, что там рассказано – о настоящем Боге, то почему он так вникал в какие-то очень практические вещи, например, давал чертеж ковчега и скинии евреям, а если это люди сами придумали и говорили от имени Бога, то почему тогда мы считаем это Священной книгой? Зачем?

– Сложные вопросы задаешь, Руся. И боюсь, ответы уведут тебя совсем в другую сторону. Без религии человек оказывается в пустоте.

– А как же было раньше, в советское время? И даже в девятнадцатом веке не все были такие уж верующие. А некоторые и вовсе не верили в Бога. Чехов, например.

– И сколько он прожил?

– Мало… Но вот Лермонтов верил, а прожил всего двадцать семь лет.

Отец Андрей вздохнул.

– Хочешь поспорить со мной, нужна ли религия?

Я покачала головой.

– Нет. Но мне же интересно, с чего все началось.

– Сказано: «В начале было Слово», – улыбнулся отец Андрей.

– Почему так все запутано, непонятно?

– Чтобы ты всю жизнь разгадывала. А другие чтобы верили, не рассуждая. Расскажи лучше, как ты живешь. Ведь ты не просто так пришла.

– Не просто так.

– Где ты теперь живешь?

– Я учусь, живу теперь в общежитии. – Я помнила, что в прошлом году весной отец Андрей точно так же меня об этом спрашивал, но ему столько людей рассказывают о себе, что неудивительно, что он забыл.

– Есть верующие?

Отец Андрей так светло это спросил, так открыто на меня смотрел, как будто радовался чему-то… Это поза, игра? Или это его суть? Его радует его собственный вопрос? Не понимаю, совсем его не понимаю. Раньше общалась, шла за советом и теплом, а сейчас хочу понять.

– Не знаю. Безобразники есть и безобразницы. Может быть, среди них есть и верующие.

– Я дам тебе почитать хорошие книги, по истории православия, теологические, – все так же светло и невозмутимо ответил мне отец Андрей. – Раз тебя стали мучать всякие вопросы об истории нашей религии.

Я кивнула. Вряд ли я буду их читать – у меня своя программа чтения, огромная. Наверно, надо это сказать, хотя и очень неудобно.

Отец Андрей, видя, что я передумала откровенничать, стал сам рассказывать – о своих детях, о новом приходе, который открывается недалеко от города и который возглавит его товарищ по семинарии. Я слушала его внимательно, это все на самом деле было интересно, гораздо интереснее наших разговоров с Леной и моими однокурсницами в училище, и думала – зачем он все это мне рассказывает? Если бы на моем месте сидел кто-то другой, он бы говорил то же самое? Теми же словами?

Чувствуя себя не очень ловко – вроде сама напросилась на разговор, а сказать ничего толком не могу и не хочу, все, что говорю, получается неискренне, я побыстрее допила чай, поблагодарила отца Андрея и ушла. Как-то раньше, когда я была младше, многие вещи казались мне гораздо проще…

Когда я спускалась по высокой лестнице, какие-то две женщины просто замерли, увидев меня. Потом стали тихо переговариваться, и выражение их лиц мне так не понравилось. Может быть, я обожглась на молоке и дую теперь на воду – но я не забуду тот страшный скандал, который разразился в школе и в поселке, когда Вульфа приревновала меня к Виктору Сергеевичу в девятом, моем выпускном классе.

Я не стала возвращаться в общежитие, а пошла опять искать Машку. Я не могла поверить, что тетя Даша могла сделать с ней что-то плохое – никаких поводов для такой жестокости не было. Отвела куда-то подальше… Я уговаривала саму себя, хотя понимала, что это не так. У тети Даши не было времени далеко отвести Машку.

Проходив по городу еще часа два, окончательно замерзнув и промочив ноги, я вернулась к себе. Я видела, что звонил Виктор Сергеевич, раз, другой, третий. И не отвечала.

Когда я подошла к подъезду, там стояла знакомая машина. Виктор Сергеевич быстро вышел из машины и подошел ко мне, перегородив путь.

– Что такое? – спросил он, не здороваясь.

Я молча посмотрела на него. Не понимаю… Себя не понимаю…

– Что у тебя произошло? Что-то произошло? Звоню тебе, не отвечаешь…

Я кивнула:

– Не отвечаю.

– Садись в машину.

– Мне…

Я хотела сказать, что у меня совершенно мокрые ноги, но остановилась. Как-то неловко говорить об этом мужчине. В каких я с ним отношениях? Сама не знаю. Ни в каких.

Я колебалась, стояла рядом с машиной, Виктор Сергеевич взял меня за плечи и слегка подтолкнул к машине.

– Поехали.

– Куда?

– Ко мне.

Я прямо посмотрела ему в глаза.

– Зачем?

Виктор Сергеевич постарался выдержать мой взгляд, все-таки отвел глаза, стал смеяться, взъерошил волосы…

– Глупый вопрос какой-то, Руся. Ни за чем. Поговорим. Расскажешь, что у тебя.

– Хорошо.

Как-то мне вдруг стало все равно. Когда с утра до вечера ведешь незримую борьбу с окружающим миром, это забирает много сил. Просто жить, радоваться, принимать все, как есть – это самый распространенный сейчас лозунг. Если бы люди так жили, то у нас до сих пор было бы крепостное право. Или нет, нас бы уже не было – мы бы давно перемешались с татаро-монголами и исчезли бы как этнос, как, например, в болгарах трудно найти сейчас славян, так долго они были под властью турок.

– Ты голодна?

Я пожала плечами и, поколебавшись, кивнула. Два часа назад я вроде ела у отца Андрея, я же не растущий мальчик, чтобы так быстро проголодаться. Но, наверное, от ходьбы по городу, от холода аппетит пришел очень быстро.

– Вот и хорошо! У меня даже что-то домашнее есть, мама приносила.

Виктору Сергеевичу, сердцееду и совсем взрослому человеку, мама приносит еду. Наверное, это трогательно, только сегодня меня уже ничего не трогало. Рассказать ему историю, что я вчера решила, что нашла свою собаку и сама ее, по глупости, сразу же и погубила? Рассказать про тетю Дашу?

Виктор Сергеевич, как будто услышав мои мысли, не снимая левой руки с руля, правую положил мне на ладонь, погладил, пожал и сказал, тепло и негромко, как верный и хороший друг:

– Здесь ты можешь говорить всё, что думаешь. Ты такая напряженная, замкнутая сегодня…

Я молчала и думала о том, как удивительно устроен человек. Пока я не начала читать в большом количестве русскую литературу, задумываться о каких-то серьезных проблемах, жила в детском доме, мир мне казался гораздо проще, понятнее. Сейчас я понимаю в три раза меньше, чем в четырнадцать лет. И замыкаться от него – это мой единственный способ избежать новых проблем и боли. Другого способа я пока не знаю.