Читать книгу "Хищник - Макс Мах"

– Чему, простите? – удивленно переспросила Дарья.

– Выживание – есть первейшая из наук, необходимых военному человеку, тем более офицеру.

– Но я инженер! Рыцарь говна и пара[24]!

– Глупости! – отмел ее возражения поручик Голицын. – На войне вы, Дарья Дмитриевна, прежде всего, объект применения силы. То есть жертва, если говорить общепринятым языком. Противнику, извините за выражение, глубоко насрать, кто вы есть или кем себя считаете. Вы женщина, притом женщина молодая и красивая, и уже вследствие этого объект приложения его – нашего гипотетического противника – агрессии. А кто это будет, цинцы или ниппонцы, новгородцы или просто хунхузы какие-нибудь или кочевники-казахи, вам, уважаемая, будет без разницы. Первым делом вас изнасилуют и, хорошо, если единожды, а после убьют. Так на войне обычно и происходит. Куртуазные излишества только в романах господина Дюма присутствуют, а в жизни – тем более в нашей с вами, госпожа инженер-лейтенант, – никак нет. Поэтому вам, как даме и офицеру, следует уметь выживать даже в самых неблагоприятных обстоятельствах, и я вас этому научу!

Голицын был из пластунов-лазутчиков, людей отчаянной храбрости и невероятных умений. Он учил Дарью убивать и не быть убитой, в общем, выживать. Он занимался с ней два-три раза в неделю в течение нескольких лет, и чем дальше, тем больше ей нравился. Любовником, впрочем, так и не стал. Оказался активным педерастом, но из песни слов не выкинешь. Нравилось это его пристрастие Дарье или нет, она признавала его силу, мастерство и ум. И научил Голицын ее многому, но, положа руку на сердце, Дарья ни на мгновение не поверила, что выпади ей жребий «выживать» по-настоящему, выживет на самом деле. Однако, слава богу, до вчерашнего дня и проверять сию гипотезу ни разу не пришлось. А когда случилось все-таки, то по всему выходило, не справилась инженер-капитан 1-го ранга Телегина с поставленной задачей. Не выжила.

Но это вчера. Не то – сегодня. В «Соснах» она действовала на «ять» – в лучших традициях тартарских пластунов. Трех бандитов за две минуты сделала вчистую, так что не зря, выходит, старался поручик Голицын! Совсем не зря!

– Я…

– Лишнего только не говорите, – по-алемански сказал Карл. Предостерег, типа. Но когда и как он успел узнать, что Дарья говорит по-алемански? Вопрос, стоящий ответа.

– Чего они от нас хотели? – так же по-алемански спросила она.

– Не знаю.

– Что будем делать? – крайне удивившись такому ответу, поинтересовалась Дарья.

– Что и планировали, только с поправкой на изменившуюся ситуацию, – ответил Карл. – Я предполагал за виверну заплатить. Теперь без денег возьму! Слетаем в Юрьев?

«Юрьев? Логично», – она, впрочем, ожидала другого, но про Авалон теперь никто не говорил.

– Отчего бы и не слетать! – пожала плечами Дарья. Простота, с которой она принимала нынче повороты судьбы, удивляла безмерно. Но и то сказать – удивление это носило скорее декларативный характер, чем эмоциональный. Знать что-то и прочувствовать свое знание – суть разные вещи. И Дарья это хорошо понимала, но чувства словно бы притупились, ослабли, выцвели, зато невероятно ясной стала голова. Думалось легко и быстро, как когда-то давно, в юности, еще до того, как в ее жизнь вошел Марк.

– Ты умная, – Марк сидел в продавленном кресле, свежий, элегантный, полный удивительной энергии. Сидел, заложив ногу на ногу, курил папиросу.

– Не сейчас, – слова давались с трудом, мышцы, сведенные судорогой, горели огнем. Изматывающая боль, и с каждым приступом все сильнее.

– Уже нет…

– Ну, значит, прежде ты была редким гением, – улыбнулся Марк. – А сейчас ты гений обыденный. Я бы сказал, заурядный. Но учти, Дари, я таких скромных гениев, как ты, пожалуй, трех-четырех за всю жизнь и встретил.

– Ты молодой, – возразила Дарья.

– На мой счет многие заблуждаются.

– Сколько тебе лет? – в его словах было что-то, что заставило ее спросить.

– Семьдесят три.

– Разыгрываешь?

– Открываю тайну.

– Зачем? – ей стало вдруг страшно. Их разговор напомнил старый сон. Она стоит у двери и боится ее открыть. Не знает, что там, но знает, что открыв дверь, не сможет ее уже закрыть…

– Затем, что хочу тебе кое-что предложить.

Открыв дверь, ее уже не закроешь…

– Что?

– Родиться заново, – оказалось, Марк уже не сидит, вальяжно развалившись в старом обтертом кресле. Стоит перед ней, смотрит в глаза.

– Родиться?

– Знаешь, от чего дети родятся?

Странный вопрос.

– Мне подруги рассказывали.

– Это они тебе о том, как это выглядит на бытовом уровне, рассказывали, – Марк не шутил, взгляд его был тверд, как никогда. – О биологическом механизме знаешь?

– Читала кое-что…

– Чурилова? Конверса?

– Да, – подтвердила Дарья. Она чувствовала, разговор затеян неспроста, но все еще не могла ухватить его суть. Его скрытый смысл.

– Хорошо. А про генетику знаешь? Понимаешь, о чем речь?

– Это Мендель, кажется…

– Да, но не так примитивно… – поморщился Марк. – Как же тебе объяснить? Впрочем, изволь! Представь себе, что мать и отец – это две толстые книги, исписанные с первой строчки до последней математическими формулами. Одна книга описывает женщину, которой принадлежит яйцеклетка, другая мужчину, оплодотворившего эту яйцеклетку своим сперматозоидом. Я ясно излагаю?

– Вполне! – Дарье не нравилась эта тема, и причин тому было множество. Но главная состояла в том, что все это было не про нее.

– Плод получает часть текстов обеих книг, так возникает его собственная особая книга, в которой формулы описывают то, каким ему предстоит родиться. Каким он станет, когда обретет плоть.

– Моя запись…

– Твоя запись была повреждена, Дари. Ошибки в формулах. Ты меня понимаешь?

– Что это меняет?

– Многое, но только для одного человека на всем земном шаре. Для тебя.

– Как?

Марк не ответил. Отошел к окну, посмотрел сквозь стекло в ночь.

– Ты ведь уже поняла, что я чужой? – спросил, не оборачиваясь.

– Чужой? – переспросила Дарья.

– А как скажешь по-другому?

– Ну…