Читать книгу "Продано! Искусство и деньги - Пирошка Досси"

Предмет отражает на глаз световой образ. Свет входит в зрачок, собирается линзой и отбрасывается на расположенную на глазном дне сетчатку. На сетчатке расположены светочувствительные нервные волокна, переносящие свет сквозь систему клеток на миллионы рецепторов, колбочек и палочек. Высокочувствительные к дневному свету и цветам колбочки передают сигнал мозгу. Там формируется картинка со всеми своими цветами и формами, вызывающая ассоциации, воспоминания и ощущения. Картинка, которую мы воспринимаем, существует в нашем сознании. Когда сетчатка перестает выполнять свои функции, то картинка начинает расплываться по краям и пропадать куда-то в нескончаемую черноту. Retinitis pigmentosa (пигментный ретинит), так называется эта неизлечимая болезнь, которой с детства страдает Стив Уинн, сын владельца игорного дома и сам ныне игорный магнат из Лас-Вегаса.

Еле видящий Стив Уинн коллекционирует искусство. В ноябре 1996 года он за рекордные суммы приобрел на Sotheby’s и Christie’s некоторые из трофеев, которым было суждено два года спустя украсить его казино-отель Bellagio в Лас-Вегасе. Обоим аукционным домам он позволил обнародовать свое имя и обставил свой дебют в качестве коллекционера заявлениями о связи приобретений с новым гостиничным проектом в Лас-Вегасе[76]. Средства массовой информации тут же подхватили историю, и о Bellagio, впоследствии прославленном в фильме «Одиннадцать друзей Оушена», заговорили еще до его открытия. Галерея изящных искусств в Bellagio и в самом деле предлагает гостям игорной столицы нечто неожиданное: вместо одноруких бандитов уникальные произведения Ренуара, Ван Гога, Гогена, Бранкузи, Пикассо и Поллока, которые можно не только рассматривать за плату, но и купить. Музей в казино-отеле объединил престиж искусства с освобождением от уплаты налога, предоставляемым общедоступному музею, и ориентацией на прибыль коммерческой галереи. Надлежит ли тут говорить о приобщении игрока к искусству или о соблазнении любителя искусств игровым столом? Было все это маркетинговым трюком ценой в 300 миллионов долларов? Или рассчитанной игрой?

Для финансирования своих художественных приобретений Уинн продал часть акций корпорации «Мираж»[77]. В 2000 году «Мираж», вместе с Bellagio и половиной художественного собрания, перекупил за 4,4 миллиарда долларов один из конкурентов. Однако страсть к коллекционированию не оставила Уинна. Он собрал новую коллекцию, украшающую теперь его новый отель Wynn Las Vegas. Чем обуслов лено это чрезмерное приобретательство – расчетом или силой искусства, – способен ответить только сам Уинн. В любом случае его болезнь – будет ли он видеть, как и долго ли – играет в этом немаловажную роль.

В нирване искусства. Ингвильд Гётц

В одном из идиллических уголков Мюнхена располагается частный музей собирательницы Ингвильд Гётц. Приходя сюда, посетитель оказывается в совершенно отдельном, замкнутом в себе мире. Взгляд отсюда не проникает наружу. Высоко над экспонатами, там, где сквозь полупрозрачные стены сочится рассеянный свет, вытравлен на матовом стекле гимн собирательнице, творение покойного художника Феликса Гонзалеса-Торреса. Поэма о личной истории и текущих событиях, о становлении и угасании, о возрождении в искусстве, собираемом в музее, имеющем, возможно, неслучайное сходство с деревянным ящиком, в которых хранят свои сокровища дети. Посетитель чувствует, что в этой очищенной от жизненного шума и хаоса нирване искусство должно создавать свою собственную ауру.

В центре большого выставочного зала расположен миниатюрный сказочный домик, который установила для собирательницы американская художница Андреа Циттель: маленький прямоугольный параллелепипед, строгостью форм напоминающий Ле Корбюзье, а использованием пространства – японскую архитектуру, как раз такой, чтобы зайти, согнувшись. Внутри собирательница разместила свои любимые экспонаты. В возвышающейся стопке книг верхняя называется «Красота простых вещей». Собрание Ингвильд Гётц, предпочитающей, чтобы ее коллекционирование воспринималось не как накопительство, но, скорее, как соединение в соответствии с личными пристрастиями, берет начало в Arte Povera, «бедном искусстве» 1960–70-х годов, в котором для работы намеренно использовались «бедные», простые и повседневные, материалы. Совершенно в духе этого движения, художнице чужды хвастуны с именами и чурбаны с выставками. Частный музей для нее – место диалога с искусством. Парадокс в том, что и не желая скупать «выдающиеся произведения искусства» и пребывая в поисках не внешней славы, но внутренней правоты, Ингвильд Гётц скопила несметное количе ство художественных работ. Это противоречие лежит в основе собирательства.

Ибо самореализация через искусство стремится к постоянному обновлению за счет привлечения еще неиспользованных объектов. Это стоит денег. В своих поисках простоты Ингвильд Гётц ежегодно тратит на произведения искусства полмиллиона евро. Поиск следов – это бесконечное путешествие, которое концентрическими кругами приближается к цели, очерчивая ее, но никогда не достигая, сувениры такого приключения наполняют не только душевное пространство, но претендуют и на внешнее место хранения. Обладание весомо не только в символическом смысле, оно имеет и физическую тяжесть, и вытесняющий пространство объем. Собирательница редко расстается с принадлежащими ей работами. Вещь продается лишь когда не оправдывает ожиданий первой встречи, и диалог с ней окончательно умолкает. В результате 3200 экспонатов растущей коллекции нуждаются в хранилище, превышающем 5000 квадратных метров.

Законодатель вкусов

Словами кельнского галериста Вернера Клейна, «когда крупные коллекционеры, наблюдая за карьерой художника, говорят: “Мы поставили на правильную лошадку”, – то при этом игнорируется тот факт, что сам художник стал правильной лошадкой во многом потому, что они поставили на него». Тот, кто обладает финансовыми ресурсами и социальными связями с ключевыми фигурами мира искусства и умеет ими пользоваться, способен влиять на рынок выбором своих приобретений. Ингвильд Гётц тоже поставила на определенную лошадь и, учитывая ее решимость инвестировать, недалека от медали победителя. Она сознает свое влияние на рынок, что доказывает громкое заявление, что в коллекции Гётц нет работ мюнхенского художника Флориана Зюсмайера, равно нет и намерения их приобрести. Коллекционеры оказывают определяющее влияние на карьеру художника и цены на его работы. Ибо на рынке, где отсутствует однозначная шкала качества, покупатель ориентируется на предпочтения законодателей вкуса. Известный лозунг менеджеров гласит: «Лучший способ предсказывать будущее – создавать его»[78]. Влиятельные коллекционеры стараются поступать именно так.

Филантропия и макиавеллизм. Власть собирателя

Старые энциклопедии определяют мецената как любителя прекрасного, бескорыстного и самоотверженного покровителя наук и искусств[79]. Между тем, история свидетельствует, что меценатство издавна было приносящей прибыль смесью альтруизма и корысти. Не был бескорыстным меценатом и сам давший имя явлению Гай Цильний Меценат. Действительно, друг и советчик римского императора Августа собирал у себя во дворце знаменитейших поэтов своего времени и потратил часть своего имущества на поощрение таких талантов, как Гораций и Вергилий. Однако Меценат, которому, в частности, вменялся в обязанности надзор над литературой, руководствовался не только своими литературными пристрастиями, но и вполне конкретными политическими соображениями. Ведь поощряемые произведения, в частности «Энеида», где Вергилий создал основополагающий миф Римской империи, служили восхвалению императора Августа и создавали культурную подоплеку его господству. В своей книге «Кольца Сатурна» В. Г. Зебальд упоминает прославленные музеи вроде гаагского «Маурицхёйс» (Mauritshuis) и лондонской галереи Тейт, которые были оплачены деньгами, добытыми в XVIII–XIX столетиях торговлей сахаром, основывающейся на рабском труде. Меценатство всегда было связано с попытками легализовать нажитое богатство. Так что новые определения меценатства упоминают и о его функции целенаправленного влияния на общественное мнение через поощрение подходящих проектов[80]. Расчет на будущую выгоду, в форме ли общественного признания, политической власти, религиозного спасения или экономической прибыли, является неотъемлемой частью меценатства, издавна представляющего собой гремучую смесь филантропии и маккиавеллизма.