Читать книгу "Черная богиня - Константин Вронский"

Савельев обернулся. Царица все еще стояла, словно статуя, у золотой стены, прекрасное лицо окаменело. «Как же это мучительно, играть в царицу и богиню, — подумал Павел. — Она ведь мать, такая же, как и все матери этого мира, и она прекрасно знает, что здесь никто не может помочь ее ребенку. Но она должна, обязана быть богом, гордым и непостижимым, замурованным в золотые стены. А то, что у нее есть сердце, здесь никого не интересует».

— Только задавайте вопросы по существу… Голова мальчика, скрытая золотой пеленой, слегка шевельнулась.

— Когда ты ходишь, ты прихрамываешь? — спросил Савельев.

— Нет!

Он произнес только одно слово, но голосок мальчика рвал сердце на части. Это был плач детской души. Маленький бог тихо плакал под своей золотой пеленой.

— Тебе больно, только когда ты ходишь? — продолжал свои расспросы Павел.

— Нет, мне всегда больно. Даже когда я лежу и хочу пошевелиться, перевернуться на другой бок.

— И что же это за боль?

— Как будто меня кто-то сверлит. Мои кости сверлит, протыкает.

Савельев опустил голову, глядя на левую ногу мальчика. В голове мелькали строчки из учебников по медицине. «Это может быть туберкулезный остеартрит. А возможно, опухоль или остеома — у ребят она особенно часто встречается. Но разве можно что-нибудь сделать голыми руками!»

Савельев склонился над мальчиком и еще раз ощупал ногу. На этот раз сознательно причиняя ребенку боль; Мин-Ра вздрогнул и жалобно вскрикнул. Домбоно тотчас же схватил Павла за руку.

— Вы мучаете его! — крикнул он. — Мальчику больно…

«Остеома, — подумал Савельев. — Точно остеома. Эх, был бы у меня рентгеновский аппарат… но кто в Мерое знает о рентгене! Здесь соками лечат».

Он отошел от кровати и повернулся к Сикинике. Ее темные глаза буквально прожигали его насквозь. Прекрасное, похожее на маску лицо задрожало, когда она спросила:

— Вы знаете, что с ним?

— Я не совсем уверен. Но… мне кажется, что у мальчика доброкачественная костная опухоль. Мы называем ее остеомой.

— Ну, так помогите же ему!

Савельев опустил руки в чашу с водой. Домбоно заботливо укрыл мальчика.

— Вы похитили лжеврача, богиня Мерое, — спокойно отозвался Савельев. — Современная медицина — дело сложное. Здесь могут помочь только хирурги… Я же медицинский институт до конца не заканчивал, — Савельев медленно вытер руки. — Так когда вы прикажете казнить меня?

…Я думаю, это была зима, я слышал голос зимы.

Ее свист и вой были сейчас единственными звуками, которые я еще способен воспринимать в этом мире. А может, все это мне только снилось. Сон о мгле и зиме, которую я ненавижу.

«Ты падаешь, — раздался в моей голове голос Саньки. — Это падение бесконечно, ты падаешь все глубже и глубже. Да-да, ты падаешь и мечтаешь попасть в зиму».

Я попытался открыть глаза, но не смог даже шевельнуть ставшими вдруг свинцово-тяжелыми веками. А может, мои глаза уже были открыты? Не знаю. Тьма. Всепоглощающая тьма. Черная зима черных фараонов.

Ветер звенел в ушах, как будто жаловался на вопиющую несправедливость, бился о лысые скалы, пытаясь добраться до моего тела. Я больше не чувствовал ветра. Его больше не было со мной. А может, я двигался вместе с ним, в его ритме? А может, я стал частью ветра, стал ветром? Или же я лежу вместе с ним на самом дне непостижимой пропасти?

Я стал полюсом покоя. Неподвижностью. Бесчувственностью. Я больше не слышу ударов сердца о грудную клетку. Клетку! У меня больше нет кожи, позволяющей чувствовать.

Я слышу только зиму. Черную зиму черных фараонов…

Савельев медленно вытирал руки.

— Так когда вы прикажете казнить меня?

Глава 8

ЛОВУШКА ЧЕРНЫХ ФАРАОНОВ

Мертвая тишина воцарилась в золотой комнате. Домбоно, не произнося ни слова, подошел к стене и ударил в нее кулаком. Обшивка разошлась, раскрылись незримые двери, и в комнату вступили четыре человека с укрытыми пеленами лицами, молча вынесли кровать с мальчиком прочь. Когда ложе переносили через порог, мальчик чуть приподнял голову. Золотая пелена сползла с лица, и Савельев замер под взглядом двух огромных, испуганных, умоляющих детских глаз.

Помоги мне, кричали эти глазищи. Помоги мне! Почему ты стоишь тут с опущенными руками и позволяешь увозить меня прочь?! Я ведь верю тебе. Ты один можешь спасти меня. Помоги мне…

Двери в стене бесшумно захлопнулись. Золото на стенах ослепляло. Домбоно в волнении оправлял несуществующие складки на своем усеянном цветными камешками одеянии.

— Мин-Ра нужно оперировать? — мрачно спросил он.

— Да.

— Это невозможно! Богов не режут хирургическими инструментами!

— Тогда опухоль в его ноге будет расти, расти, и в конце концов ваш бог вообще не сможет ходить, разве что кричать будет от боли. Домбоно, вы вызвали меня на медицинское состязание, речь идет о моей собственной жизни и жизни моих друзей. Они висят сейчас в своих клетках на стене, сходя с ума от страха! Наша дуэль способна все решить! Я назвал вам болезнь вашего бога…

— А кто сказал, что она названа правдиво? Вы-то сами способны помочь мальчику?

— Об этом мы не договаривались! Мы говорили о диагнозе. Когда вы начнете оперировать Мин-Ра, сами увидите, что я был прав. У вас же есть здесь больница, или как там ее. Брет Филиппс лежит в ней, вы же почти поставили его на ноги, вы сами мне об этом говорили. Вы же оперируете, Домбоно! Даже если я не все понимаю из того, что происходит сейчас у меня на глазах, я все равно отлично знаю, что ваши коллеги с берегов Нила еще четыре тысячи лет тому назад делали трепанацию черепа, ампутировали конечности, делали операции на желчном пузыре, рак и то лечили! Я не видел ваших нынешних больниц. Мне неизвестны ваши возможности, но в данном случае помочь может только операция.

— Я все покажу вам, — Домбоно низко поклонился застывшей, словно статуя, царице. Все это было настолько ирреально, настолько фантастично, настолько сказочно, что Савельев в который уже раз попытался уверить себя в том, что однажды он проснется и поймет, что все было только сном.

— Ты все слышала, богиня, — покорно произнес Домбоно. — Видишь, он тоже не может помочь.

Сикиника отмахнулась от верховного жреца. Ее маленькая ручка взлетела ввысь, словно царица хотела ударить жреца. Но почему-то так и не ударила.

Жрец опустил голову. В стене вновь открылась дверь, и он, пятясь, покинул комнату.

Едва стены сошлись, мраморное оцепенение спало с Сикиники, так спадает одежда с пылко влюбленной женщины во время свидания. Она громко вздохнула и бросилась к Савельеву. Наконец-то она могла быть такой же матерью, как любая женщина мира.