Читать книгу "Кукольник - Генри Лайон Олди"

Он не хотел бы однажды увидеть, как это происходит.

«Ты в курсе, что такое насильственный смех или плач? — спросил маэстро Карл, которого здесь не было. — Они не связаны с эмоциями, малыш. Это судороги. Они возникают вследствие спастического сокращения мышц, ответственных за мимику. Это ложь твоего лица. Лица-предателя».

— У моего сына диагностировали прогрессирующую монополяризацию психики в первой стадии. Вы знаете, что это такое?

— Нет, мар Шармаль.

— Поясняю. При этом заболевании высшая нервная деятельность локализуется в одной, крайне узкой области. Все остальное постепенно перестает интересовать больного, пока сознание не зацикливается полностью, становясь самодостаточным. Вплоть до исчезновения реакций на внешние раздражители. В итоге — коллапс психики, каталепсия и неопределенно долгое существование в состоянии глубокого апато-абулического синдрома. Синаптические связи закольцовываются. Мозг продолжает работать, но он работает сам на себя, на решение ограниченного круга математических задач исключительно внутреннего, абстрактно-теоретического характера. Без выхода вовне. Я понятно изложил?

— Вполне.

На самом деле Лючано мало что понял, но его мороз продрал по коже. Банкир говорил о страшной болезни собственного сына так, словно сообщал прогноз погоды на завтра.

— С нами иногда такое случается. Издержки специфического склада ума гематров. Мой сын принял решение лечь в санаторий профессора Мваунгве для курса интегральной психокоррекции. Это долгая и не слишком приятная процедура. Уверен, теперь срок лечения сократится минимум вдвое. Айзек просто в восторге. Он счастлив. И я тоже.

— Я очень рад, мар Шармаль. Мы всего лишь скромные артисты…

Снова жест: сухой и взвешенный. Приказ замолчать.

— В дополнение к утвержденному гонорару, мэтр Борготта, я от своего имени перевел на ваш счет определенную сумму. Я умею быть признательным, когда речь идет о моих близких. Спасибо. Вы можете идти. Голем вас проводит.

Голос банкира по-прежнему звучал ровно, а лицо ничего не выражало.

Контрапункт ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ (тридцать лет тому назад)

Бывают дни, когда я сожалею о выборе профессии.

Кто я — невропаст Тарталья? Актер? — нет. Выпусти меня на сцену, поставь перед линзами голокамеры — я даже не смогу как следует сказать: «Ваш рейс, синьор!» Я не умею, я знаю, как должно быть. Я могу подсказать, подправить, видоизменить, но только в одном случае: мне нужен исходный материал. Я не творец, я суфлер.

Не рассказчик — подсказчик.

Да и суфлер я с недавних пор никудышный. Хорош суфлер, который в любой момент может высунуть из будки ствол парализатора и вместо реплики подать актеру славненький разрядик…

Впрочем, бывают дни, когда я…

Нет, не радуюсь выбору профессии, а просто не сожалею о нем.

Счастливые дни.

— Какой хорошенький!

Цепкая ручка ухватила Лючано за локоть. Вторая ручка, цепкая не менее, а может, и более, чем ее сестрица, игриво шлепнула юношу по заднице. Удовольствия жертва насилия не получил, но на всякий случай остановился.

— Красавчик, ты у нас с какой стороны?

Вопрос за парсек отдавал каверзой.

— Со стороны невесты, — как учили, ответил Лючано. — Дальний родственник.

Он изо всех сил старался не чихнуть от смолисто-приторного аромата духов. В этом сезоне в моду вошли запахи, которые юный невропаст не одобрял. Кроме странной, противоречивой гаммы, вызывавшей неудержимый свербеж в носу, линия элитных парфумов «Бу-Сабир» позволяла вплетать в композицию легкие тона эмоциональных состояний носителя. Сейчас, например, в эфемерной сладости сквозил заметный оттенок симпатии и сексуального возбуждения.

Такие нюансы, наверное, должны были вызвать в юноше ответную реакцию. Увы, невропасту во время прямого контакта с куклой ни за что не возбудиться, даже если бы он очень захотел. «Проще управлять звездолетом, — сказал однажды маэстро Карл, — в то время, когда усердная цыпочка трудится над твоим маленьким братцем. Звездолет, по крайней мере, не является частью тебя самого. Зато, малыш, ты сможешь хвастаться, что испытал чувства евнуха и тебе не понравилось…»

Мимо прошел официант с подносом, неся чашечки, полные губчатой массы.

— Эй, красавчик! Не разделишь ли со мной одну губку?

— Я…

— Маленькую губочку! Крохотную! В конце концов, скоро свадьба, мы станем родней… Дети должны слушаться старших!

В красотке, осаждавшей Лючано по всем правилам взятия крепостей, чувствовалась порода. Статная, с полной грудью и широкими бедрами, затянутая в сильно декольтированное платье, она приплясывала на месте словно от нетерпения. В любом бы закипела кровь от этого колыхания здоровой плоти. Но кукольник лишь огляделся по сторонам, ища куклу.

Куклой сегодня был Жан-Пьер Берсаль, отец невесты.

Помолвка Розалинды Берсаль, единственной дочери крупного верфевладельца с Хиззаца, и Нобата Ром Талелы, третьего ненаследного сына его высочества Пур Талелы XVI, всколыхнула общественное мнение. Брак полагали мезальянсом, дерзкой выходкой Нобата-Гуляки, как называли жениха за глаза, его вызовом, брошенным чопорному аристократу-отцу. Злые языки осуждали Розалинду, обвиняли в шантаже («беременна! Вы в курсе? Задержала развитие плода на четыре месяца, чтобы скрыть!…»); темой для болтовни служила шикарная яхта «Берсаль-Талела», которая готовилась сойти со стапелей самой мощной верфи Жан-Пьера в честь свадьбы дочери.

Верфь, яхта и акции отцовской компании составляли приданое Розалинды.

Каналы планетарных новостей Хиззаца день за днем пережевывали событие, превратив его в равномерную, остро пахнущую кашицу. «Титул берет за себя деньги, — сказал маэстро Карл, получив заказ от семейства Берсалей. — Деньги ложатся под титул. Обычная история. Вечная, как звезды. Впрочем, звезды иногда гаснут. А сплетням сиять во веки веков! Этим сорнякам даже дерьмо не нужно, чтобы расти. Ах, малыш, если бы за каждую сплетню в мире мне давали медяк — я бы купил себе Вселенную!…»

— Фравель! Иди сюда!

Видя, что объект ухаживаний топчется на месте, красотка сама подозвала официанта.

— Фравель, кому сказано!

Почему официант — фравель, Лючано не знал. Здесь все так обращались к прислуге и при этом скалили зубы, словно на редкость удачно пошутили. А когда кто-то из гостей во хмелю назвал фравелем шестиюродного дядю Жениха, дядя выхватил из ножен кинжал, неотъемлемый атрибут традиционного костюма для выходов в свет, и на лужайке возле фонтана началась дуэль.

К счастью, до первой крови: оскорбителю распороли щеку, заклеили рану полоской регенерина, и оба дуэлянта прилюдно расцеловались под аплодисменты гостей.