Читать книгу "Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман"

– Дамы, я начальница этой тюрьмы Кума Дебу. Добро пожаловать в Данбери, пускай вы и оказались здесь не по собственному желанию. Пока вы здесь, я отвечаю за ваше благополучие. Я отвечаю за вашу безопасность. Я отвечаю за то, чтобы вы успешно отбыли свой срок. Так что, дамы, все здесь упирается в меня.

Она продолжила свою речь в том же духе, затем упомянула о нашей личной ответственности и перешла к части о сексе.

– Если кто-либо в этом учреждении оказывает на вас сексуальное давление, если кто-либо угрожает вам или причиняет вам вред, обращайтесь прямо ко мне. Я прихожу сюда в обед по четвергам, так что вы можете свободно подойти ко мне и поговорить обо всем, что с вами происходит. Здесь, в Данбери, действует политика нулевой терпимости по отношению к сексуальным проступкам.

Она говорила о надзирателях, а не о воинствующих лесбиянках. Очевидно, в тюремных стенах секс и власть были неотделимы друг от друга. Многие мои друзья высказывали мнение, что в тюрьме большую опасность для меня будут представлять охранники, а не заключенные. Я посмотрела на других узниц. Некоторые показались мне испуганными, другим же как будто было все равно.

В тюремных стенах секс и власть были неотделимы друг от друга.

Начальница тюрьмы Дебу закончила свое выступление и ушла. Одна из заключенных неуверенно сказала:

– Вроде она ничего.

Грустная нарушительница УДО, которая и раньше сидела в Данбери, в ответ фыркнула:

– Ага, как же! Мисс Совершенство. Больше в жизни ее не увидишь – разве что на пятнадцать минут раз в две недели заглянет. Говорит она красиво, но толку от нее никакого. Она этим местом не управляет. Политика нулевой терпимости, говорите? Запомните, дамочки… вам здесь на слово никто не поверит.

Первый месяц новички в федеральных тюрьмах пребывают в своеобразном чистилище, пока с них не снимут статус вновь прибывших. Пока ты считаешься вновь прибывшей, тебе не позволяется ничего: ни работать, ни посещать занятия, ни обедать раньше других, ни перечить, когда тебе вдруг велят среди ночи разгребать снег. Официально это объясняется тем, что в тюрьме ждут результатов твоих медицинских анализов, которые должны прийти из какого-то загадочного места, прежде чем начнется настоящая тюремная жизнь. Все, что предполагает хоть какой-то объем бумажной работы, в тюрьме происходит медленно (за исключением ссылок в одиночные камеры); у заключенных нет никакой возможности добиться от сотрудника тюрьмы быстрого решения какого-либо вопроса. И вообще чего-либо.

В тюрьме безумное количество официальных и неофициальных правил, расписаний и ритуалов. Их нужно изучить как можно быстрее, иначе печальные последствия не заставят себя ждать. Тебя могут счесть идиоткой и могут выставить идиоткой. Ты можешь ненароком разозлить другую заключенную, ненароком разозлить надзирателя, ненароком разозлить своего куратора. Тебя могут заставить чистить туалеты, есть последней по очереди, когда ничего съедобного уже не осталось, тебе могут впаять выговор с занесением в личное дело или же тебя могут сослать в штрафной изолятор (он же «одиночка», или «дыра», или «карцер»). Стоит задать вопрос о чем-то, что не регулируется официальными правилами, как в ответ раздается: «Милочка, ты разве не знаешь, что в тюрьме вопросов не задают?» Все остальное – неофициальные правила – узнаешь посредством наблюдений, умозаключений и очень осторожных расспросов людей, которым, как тебе кажется, можно доверять.

Будучи вновь прибывшей в том феврале – а год был високосный, – я чувствовала странное смешение смущения и скуки. Я бродила по зданию тюрьмы, заточенная в четырех стенах не только федералами, но и погодой. У меня не было ни работы, ни денег, ни личных вещей, ни телефонных привилегий – я едва ли вообще могла считаться человеком. Слава богу, другие заключенные поделились со мной книгами, бумагой и марками. Я с нетерпением ждала выходных и возможности увидеться с Ларри и мамой.

В пятницу пошел снег. Встревоженная Аннет разбудила меня, потянув за ногу.

– Пайпер, вновь прибывших зовут на расчистку снега! Вставай!

Я недоуменно села на койке. Было еще темно. Где я вообще находилась?

– КЕРМАН! КЕРМАН! КЕРМАН, НЕМЕДЛЕННО ЯВИТЬСЯ В КАБИНЕТ НАДЗИРАТЕЛЯ! – раздалось из динамика.

Аннет округлила глаза:

– Иди скорее! Одевайся!

Сунув ноги в новые ботинки со стальным носком, я поспешила в кабинет надзирателя. Растрепанная, я не успела даже почистить зубы. Дежурила мужеподобная блондинка, которая посмотрела на меня так, словно каждый день ест таких, как я, на завтрак после занятий триатлоном.

– КЕРМАН?

Я кивнула.

– Я вызвала всех вновь прибывших полчаса назад. Расчистка снега. Где ты была?

– Спала.

Она взглянула на меня как на дождевого червя, который корчится на тротуаре после весеннего ливня.

– Да ладно? Надевай пальто и бери лопату.

А завтрак? Я натянула термобелье и уродливое пальто со сломанной молнией и пошла к своим товарищам по несчастью, которые уже чистили дорожки на холодном, пронизывающем до костей ветру. Солнце уже взошло, все было окутано утренней дымкой. Лопат на всех не хватало, а моя и вовсе была сломана, но зайти обратно в здание, пока не окончена работа, никто не имел права. У нас больше людей рассыпали соль, чем сгребали снег.

Я стояла в флуоресцентном свете обшарпанной душевой и смотрела на отражавшуюся в зеркале незнакомую женщину. Что подумает Ларри, когда увидит меня такой?

Среди вновь прибывших выделялась миниатюрная доминиканка, которой было уже за семьдесят. Она едва могла объясниться по-английски. Мы отдали ей свои шарфы, закутали ее и поставили в дверной проем, чтобы защитить от ветра. Она слишком боялась войти внутрь, но было просто безумием заставлять ее разгребать снег на холоде вместе с нами. Одна из женщин сказала мне, что эта старушка получила четыре года за «телефонное дело» – она передавала телефонные послания своему родственнику, который торговал наркотиками. Интересно, прокурор, который вел ее дело, гордился тем, что ему удалось ее засадить?

Я боялась, что погода помешает Ларри выбраться из Нью-Йорка, но узнать наверняка, приедет ли он, никак не могла, поэтому до трех часов дня, когда начиналось время посещений, я изо всех сил старалась держать себя в руках. Приняв душ и надев тот комплект униформы, который показался мне наименее уродливым, я стояла в флуоресцентном свете обшарпанной душевой и смотрела на отражавшуюся в зеркале незнакомую женщину. Я была лишена любых украшений и казалась себе совсем не женственной – ни драгоценностей, ни косметики, никаких прикрас. На нагрудном кармане моей рубашки защитного цвета маячило чужое имя. Что подумает Ларри, когда увидит меня такой?

Закончив приготовления, я устроилась ждать возле большой комнаты отдыха, где проводились свидания с посетителями. На стене висела красная лампочка. Когда заключенная видела своих близких, идущих в сторону здания тюрьмы, или слышала, как ее вызывают по громкоговорителю, она щелкала выключателем возле двойных дверей комнаты для свиданий. Внутри тоже загоралась красная лампа, которая сообщала надзирателю в комнате, что заключенная пришла на встречу со своим посетителем. Надзиратель не спешил впускать ее внутрь, но в конце концов вставал, открывал дверь, обыскивал узницу и проводил ее в комнату для свиданий.