Читать книгу "Весна для репортера - Максим Замшев"

– Не подскажете, а отель «Хайятт» далеко?

– Близко, – ответила девушка с явным облегчением. – Объяснить, как пройти?

– Будьте любезны.

– Это недалеко. Перейдете Майдан, а там наверх, до Владимирской площади. Потом чуть-чуть правее и увидите.

Отчего бы мне не поужинать в отеле «Хайятт»?

Я решил не подниматься за пальто. Идти, кажется, недалеко. И на улице не холодно.

* * *

Ресторан в «Хайятте» помещался в огромном удлиненном прямоугольнике, венчающем современную стеклянную конструкцию. Около длинной стойки с нависающим над ней пластмассовым наростом – элементом дизайна – тянули из соломинок цветастые коктейли две девицы в вечерних платьях и один юноша с пышным начесом. Коричневые, без скатертей столы прижимались к ровным прямоугольникам словно кем-то размеченных толстым карандашом стекол, сквозь которые виднелись киевские крыши и купола, а скрепленные из нескольких деревянных перекладинок спинки стульев откидывались назад так, как откидываются уставшие от тяжелого дня люди. Свечи, утопленные в полых цилиндрических подсвечниках, светили так же ровно и бездушно, как настенные бра. Где-то в этом отеле остановился пресловутый Хороводский? А если он тоже проголодается и поднимется поужинать? Любопытно будет понаблюдать за ним вблизи. Так ли он страшен, как его малюют? Когда шло следствие, ему приписывали немало злодеяний, в том числе и заказные убийства. Я направился к единственному пустовавшему столику около окна. Подо мной поглощал остатки сумерек, скрывался в тени, обрастал искусственными огнями город. Не мой город. Город, последние полгода мечущийся в мучительном жаре смутной болезни, сделавший себе сам рискованную операцию и ожидающий, не начнется ли сепсис. Город, где кто-то бродил по улицам, мечтая о лучшей доле, молился в храмах, ставя свечи в память об усопших и во здравие живущих; вкушал добрые вина, согревая душу и тело. Сейчас подо мной текли его огни, составляли линии, дуги, параболы, собирались яркими точками в небольшие площади, уходили, отскакивая друг от друга, на окраинах. Ночь скрывала его швы от недавней экзекуции, успокаивала весенним наркозом, что-то нашептывая. Я засмотрелся на великолепную панораму и пропустил момент, когда ко мне подошел официант, вышколенный парень в безупречно белой рубашке и черной жилетке, сияющий и лощеный, с внимательной улыбкой. Рискну предположить: его родители, если они живы, вполне удовлетворены тем, что сын так славно устроился. Он смотрел на меня вопросительно и в то же время покорно. Классика жанра! Я попросил его подойти попозже, поскольку еще не изучил лежащее передо мной меню на украинском и английском. Теперь я взял его в руки, но почему-то сосредоточиться на нем не мог.

Чем сейчас занимается Лариса? Наверное, пришла с работы и отдыхает. Я представил, как она сейчас выглядит. Уютная, свежая, без макияжа. Почему она не звонит мне? Не пишет? Обиделась, что я сам не даю о себе знать? Или не особо волнуется обо мне? Я никогда за все время наших отношений никуда не уезжал без нее. В командировки простых редакторов не посылают. Два раза мы проводили отпуска вместе. Один раз в Турции, другой раз в Болгарии. Странно, но каких-то очень ярких воспоминаний об этом не осталось. Раньше я не задавался вопросом: любит ли она меня по-настоящему? Собственно, как и не стремился разобраться, люблю ли я ее. А зачем? Разве может быть по-другому? Мы не ссорились по-крупному, не надоедали друг другу, в постели у нас тоже не было проблем. К чему какие-либо сомнения? Но сейчас, видимо, под воздействием выпитого со Славиком, из меня высыпался целый ворох вопросов по поводу меня, Ларисы, нашего будущего, среди которых самым главным был: а настоящая ли это любовь? Ведь положа руку на сердце, я сейчас совсем по ней не скучаю. И меня беспокоит ее молчание совсем не из-за нестерпимой тоски по ней, а из чувства собственничества или просто порядка. Мы же вместе, значит, она обязана по мне скучать. Это ее долг! Хотя можно допустить, что все эти смутные мысли – следствие усталости и расстройства от сегодняшней неудачи с уличными интервью. Завтра все наверняка изменится и я посмотрю на все иначе. И все же, почему я хоть один раз в жизни не потерял рассудок и не совершил глупостей из-за женщины? Даже из-за Ларисы…

Моя собственная жизнь мне представилась сейчас на редкость пресной и лишенной смысла. Особенно здесь, в мятежном Киеве, где ставки все еще высоки, где все рискуют и никто ни на кого не оглядывается и никто никого не жалеет. Вожаки Майдана ведь не могли не предполагать, что проиграй они, их накажут прилежно и показательно… Но они тем не менее шли до конца. Как пойдет до конца восставший народ Донбасса, не принимающий то, что диктует новая киевская власть. Жизнь – цена их свободы. А я? Зачем я живу? Чтоб зарабатывать деньги, чтобы меня не выкинули из очереди к социальным лифтам, чтобы не чувствовать себя неудачником? Чтобы встречаться с Ларисой, тайно гордиться тем, что твоя девушка – редкая красавица, и отгонять от себя подальше призраки одиночества? Чтобы поддерживать себя в сносной физической форме и не испытывать отвращения при взгляде на себя в зеркало? Или чтоб быть для всех удобным и хорошим, не вызывая ни у кого отрицательных эмоций? Да уж… Вот это цели! А мне ведь тридцать пять лет. Чего я добился всерьез? Да, я всегда был хорошим, положительным, так меня воспитали. Я не пользовался протекцией отца, не пошел по его стопам, стремился до всего дойти самостоятельно, старался никого не обижать, никому не переходить дорогу, уважал своих родителей. Всегда отлично учился, вел себя честно, ко мне никогда ни у кого не было серьезных претензий по службе… И что? Вся моя жизнь, которой я если не гордился, то считал достойной, развалилась сейчас передо мной в один миг на никому не нужные части. В ней не было никакого толка… Я никогда не совершал поступков… Этот факт открылся мне во всей неоспоримости, и я испытал такой страх, что зачем-то поднялся со стула и через несколько секунд снова сел. Как же это случилось? Может, я что-то запамятовал? Я собрался было углубиться в воспоминания, но сразу одернул себя: если бы я совершал настоящие поступки – я бы их не забыл. До тридцати пяти лет я прожил, не сделав ни единого серьезного шага. Вечно все рассчитывал, выверял, прикидывал, стремился не причинить хлопот другим, а главным образом себе. И вот теперь, когда судьба дала мне шанс проявить себя, когда я имел возможность показать себя с лучшей стороны, я занимаюсь какой-то ерундой, не могу определиться с тем, чего хочу я сам, только усердно исполняю чью-то волю и извожу себя гипотетическим недовольством начальства! Но не так давно я сам себя убеждал, что на телевидении по-другому нельзя, что ты даже свободней и независимей, когда не ведешь эфиры, что все репортеры и ведущие – люди не самостоятельные и изломанные. А вдруг все это мои выдумки? Самозащита, чтобы ничего не менять в своей судьбе и плыть по течению? В череде этих неприятных мыслей меня пронзила одна убийственная: мой отец надеялся, что из меня выйдет совсем не то, что получилось в итоге. И вот он, так ничего дельного от меня и не дождавшись, отчаялся и организовал мое нынешнее назначение и командировку, чтобы я наконец проявил себя. Ну что же… Похоже на правду. На неприятную правду. Но отступать уже некуда. К черту все! Я всегда полагал, что прятать голову в песок – это способ не давать никому ничего не решать за себя. Как же это было наивно! Отныне я сам буду выбирать, как мне теперь себя вести и что делать… Надо во всем разобраться самому, в том числе и почему я здесь. Я всю свою жизнь был озабочен тем, что подумают обо мне другие. Не поэтому ли я никогда не испытывал безумной любви, более того, не верил в то, что она существует? Ведь и с Ларисой меня познакомил приятель, бывший однокурсник на своем дне рождения, и она фактически сама инициировала наши отношения. Я ее не завоевывал, не влюблялся всерьез. Опять позволил все решить за себя. А как не позволить! Ведь решение-то прекрасное! Такая красавица стала моей! Уф!