Читать книгу "Вид с дешевых мест - Нил Гейман"

Меня даже не возмущает цензура мифов и волшебных сказок. Пуриста во мне, возможно, и оскорбляют диснеевские версии, но вообще-то я в этом отношении безжалостный дарвинист. Те формы сказок, которые работают, в итоге выживают – остальные гибнут и оказываются забыты. Для драматических задач студии Диснея, возможно, так и надо, чтобы Спящая красавица уколола палец, заснула и пробудилась в один и тот же день. Но когда вы пересказываете сказку, неизбежно потребуется как минимум сотня лет, прежде чем заклятие окажется снято, – даже если из сказки Перро давным-давно уже куда-то делась людоедская мамаша Принца. Да и Красная Шапочка в наше время неизменно заканчивается всеобщим спасением, а не пожиранием ребенка, – а все потому, что именно эта версия сказки сумела выжить.

Некогда Орфей благополучно выводил Эвридику из царства Аида. Но и тут выжила иная версия.

(Волшебные сказки, как указывал еще Честертон[22], не правдивы. Они более чем правдивы. Не потому, что доводят до нашего сведения факт существования драконов, – а потому, что подсказывают: драконов можно победить.)

5

Несколько месяцев назад я, к некоторому своему удивлению, обнаружил себя в одной далекой стране на симпозиуме по мифам и волшебным сказкам. Мое выступление включили в программу и сообщили, что я буду обращаться к группе ученых специалистов со всего мира и рассказывать им о сказках. До того мне предстоит выслушать кое-какие семинарские доклады и принять участие в дискуссии в формате круглого стола.

Я сделал записи для грядущей речи и пошел на первую презентацию. Там я слушал, как ученые мудро и интеллектуально рассуждают о «Белоснежке», «Гензеле и Гретель» и «Красной Шапочке» – и с каждой минутой во мне нарастали раздражение и неудовлетворенность, причем на каком-то очень глубоком уровне.

Мои проблемы были связаны не с тем, что там говорилось, а с тем, как оно говорилось, – с отношением людей к предмету. Все эти люди как будто пытались друг другу доказать, что сказки больше не имеют никакого отношения к нашей реальности. Что это нечто холодное и мертвое, и его самое время отправить на лабораторный стол, поднести поближе к свету и изучить с разных сторон, ожидая, что оно тут же, не сопротивляясь, выдаст все свои секреты.

Большинство присутствовавших на конференции охотно соглашались (неважно, насколько искренне) с теорией, что волшебные сказки когда-то начались с развлекательных историй, которые взрослые рассказывали взрослым, – а потом они просто вышли из моды и превратились в истории для детей (по аналогии с метафорой профессора Толкина, когда ненужная и немодная мебель со всего дома отправляется в детскую: нет, она не предназначалась изначально для детей, просто взрослым она стала не нужна).

– Зачем вы возитесь с мифами и сказками? – спросил меня один из них.

– Потому что в них есть сила, – ответил я.

Студенты и ученые с сомнением покивали. О, они были вполне готовы допустить, что это правда, – просто в качестве интеллектуального упражнения. Но верить – нет, они мне не поверили.

На следующее утро мне предстояло официально выступать на тему сказок и мифов. И вот, когда пришло время, я выкинул все свои конспекты и вместо того, чтобы читать собравшимся лекцию, прочел им сказку.

Это был пересказ «Белоснежки» с точки зрения злой королевы. Там ставились всякие интересные вопросы – например, что за человек должен быть принц, чтобы, наткнувшись на мертвое тело девушки в стеклянном гробу, вдруг объявить, что безумно влюблен, и тут же забрать труп к себе в замок?

И, если уж на то пошло, что это за девушка такая, у которой кожа белая, как снег, волосы черные, как уголь, а губы алые, как кровь, – девушка, к тому же способная подолгу лежать в гробу, будто мертвая?

Слушая эту историю, мы понимаем, что злая королева была вовсе не зла: она просто не дошла до конца. А еще мы понимаем – пока королева томится в печи, готовясь быть поданной в виде жаркого к празднику середины зимы, – что истории всегда рассказывают победители[23].

Это одно из самых сильных написанных мной литературных произведений. Даже если читать его самостоятельно, оно может показаться довольно тяжелым. А уж если его читает сам автор, со сцены, прямо с утра, на конференции по сказкам, оно, если вдуматься, должно производить на слушателей некое экстремальное впечатление – вроде как делаешь глоток того, что честно считал за кофе, и обнаруживаешь, что кто-то щедро подмешал туда васаби. Ну, или крови.

Под конец рассказа – а ведь я, в сущности, всего лишь пересказал «Белоснежку и семерых гномов», – аудитория в несколько десятков человек сидела бледная и измученная, будто только что слезла с русских горок или недавно вернулась из дальнего морского плавания.

– Как я вам уже говорил, в этих историях есть сила, – сказал я им напоследок.

Кажется, на сей раз они были куда больше склонны мне поверить.

6

Я слишком часто пишу, чтобы узнать, что я на самом деле думаю о том или ином предмете, – а вовсе не потому, что уже это знаю.

Следующий роман будет для меня попыткой припереть к стенке мифы – и современные мифы, и старые, все вместе. И все это – на громадном и таинственном холсте, который представляет собою американский континент.

Рабочее название романа – «Американские боги» (это не то, как книга будет называться, а то, о чем она).

Она – о богах, которых люди брали с собой, когда приезжали сюда из далеких земель. И о совсем новых богах – богах автокатастроф, и телефонов, и журнала «Пипл», а еще – интернета, самолетов, шоссе и моргов. Она – о забытых богах, что были здесь еще до человека, о богах бизонов и странствующих голубей. Сейчас эти боги спят, давно позабытые всеми.

Все мифы, до которых мне есть дело сейчас или было раньше, будут отражены в этой книге – потому что я хочу попытаться понять те мифы, из которых сделана Америка.

Я прожил здесь уже шесть лет, а оно все еще остается для меня загадкой – это странное собрание доморощенных мифов и верований, с помощью которого Америка объясняет себя себе.

Возможно, у меня ни черта не выйдет, но не могу сказать, что эта мысль беспокоит меня так сильно, как, по идее, должна бы. Я хочу привести свои мысли в некий порядок. Я хочу узнать наконец, что я думаю.

7

Можете приставить мне пистолет к голове и спросить, верю ли я во все вот это – в мифы и богов, о которых пишу. Мне придется ответить «нет». Не в буквальном смысле. Не средь бела дня, не в хорошо освещенных местах и не когда кругом люди. Но я верю в то, о чем они могут нам рассказать. И верю в истории, которые мы можем рассказать сами – с их помощью.

Я верю в отражения, которые они показывают, когда мы рассказываем их.