Читать книгу "Диктатор - Роберт Харрис"

Председательствующим консулом в тот день был Метелл Непот, давнейший враг Цицерона, который, тем не менее, теперь публично с ним помирился – хоть и нехотя, под давлением большинства Сената. Он ничем не выказал, что видит моего господина: вместо этого поднялся и объявил, что только что прибыл новый гонец от Цезаря из Дальней Галлии. В помещении стало тихо. Все сенаторы внимательно слушали, как Непот зачитывает донесение Цезаря об очередных жестоких столкновениях с дикими племенами с экзотическими названиями – виромандуями, атребатами и нервиями – и о сражениях среди тамошних мрачных, отдающихся эхом лесов и вздувшихся непреодолимых рек.

Было ясно, что Цезарь продвинулся на север куда дальше, чем любой римский военачальник до него – почти до холодного северного моря. И вновь его победа была едва ли не полным уничтожением противника: он заявлял, что из шестидесяти тысяч человек, составлявших армию нервиев, в живых осталось лишь пятьсот.

Когда Непот закончил читать, собравшиеся будто разом выдохнули. И только тогда консул пригласил Цицерона выступить.

Это был трудный момент для произнесения речи, и в результате Марк Туллий по большей части ограничился списком благодарностей. Он благодарил консулов и Сенат, народ и богов, своего брата и почти всех, кроме Цезаря, которого так и не упомянул. Особенно же он благодарил Помпея («чьи храбрость, слава и подвиги не имеют себе равных в летописях любых народов и любых времен») и Милона («его пребывание в роли трибуна было не чем иным, как твердой, неустанной, храброй и непреклонной защитой моего благополучия»).

Однако Цицерон не упомянул ни о нехватке зерна, ни о предложении наделить Помпея добавочной властью, и, как только он сел, Афраний и Милон быстро встали с мест и покинули здание.

Позже, когда мы шли обратно в дом Квинта, я заметил, что с нами больше нет Бирры и его гладиаторов. Мне подумалось, что это странно – ведь опасность нападения едва ли миновала! Среди толпящихся вокруг зевак было много нищих, и, может быть, я ошибался, но мне показалось, что теперь Цицерон притягивает к себе гораздо больше недружелюбных взглядов. Да и враждебных жестов тоже стало намного больше.

Как только мы оказались в безопасности, в доме, оратор сказал:

– Я не мог этого сделать. Как я мог руководить дискуссией, о которой ничего не знаю? Кроме того, это был неподходящий момент, чтобы делать такого рода предложения. Все могли говорить лишь о Цезаре, Цезаре, Цезаре… Может, теперь меня на некоторое время оставят в покое.

День был длинным и солнечным, и Цицерон провел основную его часть в саду, читая или кидая мячик жившей в их семье собаке – терьеру по кличке Мийя, чьи проказы приводили в огромный восторг юного Марка и его девятилетнего кузена Квинта Младшего – единственного ребенка Квинта и Помпонии. Марк был милым, открытым ребенком, в то время как Квинт, избалованный матерью, выказывал некие неприятные черты характера. Однако дети играли друг с другом довольно весело.

Время от времени через долину сюда доносился рев толпы из Большого Цирка, стоявшего по другую сторону холма – сотня тысяч голосов, кричащих или стонущих в унисон: звук был одновременно и бодрящим, и пугающим, как рычание тигра. Из-за него трепетали волоски на моей шее и руках.

В середине дня Квинт предложил, чтобы Цицерон пошел в Цирк, показался публике и посмотрел хотя бы одну скачку, но Марк Туллий предпочел остаться там, где был:

– Боюсь, я устал демонстрировать себя незнакомцам.

Поскольку мальчики не желали отправляться в постель, а Цицерон, пробыв так долго вдали от семьи, хотел их ублажить, ужин был подан поздно. На сей раз, к очевидному раздражению Помпонии, мой хозяин пригласил меня присоединиться к ним. Она не одобряла того, чтобы рабы ели вместе с согражданеми, и, без сомнения, чувствовала, что это ее право – а не ее деверя – решать, кто должен присутствовать за ее столом.

В результате нас было шестеро: Цицерон и Теренция на одном ложе, Квинт и Помпония – на другом, и мы с Туллией – на третьем. При обычных обстоятельства к нам присоединился бы брат Помпонии, Аттик, который был ближайшим другом Марка Туллия, но за неделю до нашего возвращения он внезапно уехал из Рима в свое поместье в Эпире. Аттик сослался на неотложные дела, но я подозревал, что он предвидел надвигающиеся семейные разногласия – этот человек всегда предпочитал вести спокойную жизнь.

Сгустились сумерки, и рабы только начали вносить тонкие свечи, чтобы зажечь лампы, когда где-то вдалеке послышалась какофония свиста, барабанного боя, рева рогов и пения. Сперва мы не обратили на это внимания, подумав, что в связи с играми мимо проходит какая-то процессия. Но шум раздавался как будто прямо напротив дома – и не отдалялся.

В конце концов Теренция не выдержала:

– Как вы думаете, что это такое?

– Знаешь, я прикидываю, не флагитация[24] ли это, – с заинтересованностью ученого ответил ее муж. – Теперь есть такой причудливый обычай. Тирон, не посмотришь, что там?

Сейчас такой обычай вряд ли все еще существует, но тогда, в дни республики, когда люди были вольны выражать свое мнение, граждане, обиженные кем-то, но слишком бедные, чтобы прибегнуть к услугам суда, имели право пропеть флагитацию у дома того, кого считали своим обидчиком. И вот нынче ночью мишенью стал Цицерон. Я услышал, как его имя упоминается среди песнопений, а когда открыл дверь, достаточно ясно разобрал, о чем поют горожане:

Подлец Цицерон, где наш хлеб?Подлец Цицерон украл наш хлеб!

На узкой улочке столпилась сотня человек, повторяя те же фразы снова и снова и время от времени заменяя слово «подлец» другим, еще более непристойным. Когда они заметили, что я смотрю на них, поднялся ужасающий глумливый крик. Я закрыл дверь, запер ее на засов и вернулся с докладом в обеденный зал.

Помпония, выслушав меня, встревоженно села.

– Но что же нам делать? – вырвалось у нее.

– Ничего, – спокойно сказал Цицерон. – Они имеют право поднимать такой шум. Пусть отведут душу, а когда им это надоест, они уйдут.

– Но почему они решили, что ты воруешь их хлеб? – спросила Теренция.

– Клодий обвиняет в нехватке хлеба толпы людей, которые идут в Рим, дабы поддержать твоего мужа, – объяснил ей Квинт.

– Но эти толпы здесь не для того, чтобы поддержать его, – они явились, чтобы посмотреть на игры!

– Жестокая правда, как всегда, – согласился Цицерон. – И даже если б все они были тут ради меня, город, насколько мне известно, никогда не испытывал недостатка в продовольствии в праздничные дни.

– Тогда почему такое случилось теперь? – недоумевала его жена.

– Полагаю, кто-то саботирует поставки.

– Но кто стал бы это делать?

– Клодий, чтобы очернить мое имя, а может, даже Помпей, чтобы получить повод захватить власть над распределением припасов. В любом случае мы ничего не можем поделать. Поэтому предлагаю есть и не обращать на них внимания, – заявил Марк Туллий.