Читать книгу "Добровинская галерея. Второй сезон - Александр Добровинский"

– Какой ужас! За что вы так очаровательнейшего Иосифа Семеновича?

– Мамочка! – ответил я с железной логикой шестилетнего советского школьника. – Мамочка, так он же еврей…

Мама внимательно посмотрела на меня и тихо сказала:

– Сядь, Саша, нам надо серьезно поговорить…

В шесть лет и полмесяца я получил свой первый и очень важный урок: оказалось, что у меня с музыкантом Шляпентохом и еще с несколькими миллионами человек на земле масса общих моментов.

Из школы меня мгновенно забрали и отвезли в Одессу. Мама решила, что лучше, чем там, мне никто не расскажет о самом себе… И действительно… Многочисленные родственники водили меня в синагогу, рассказывали про Моисея, Пасху и Пурим, закармливали как на убой пирожными и очень любили. Это была первая в жизни спецшкола. В настоящую ходить пока не было смысла. Я и так все знал, что нужно… согласно одесским родственникам.

Почти через год меня вернули с 14-й станции (район в Одессе) на улицу Горького в Москву.

В первый же вечер я спросил у домработницы, «зажжет ли она свечи сама, или лучше я ей их вставлю…» А в ответ на вытаращенные Нюрины глаза я продолжил виртуозной фразой, что-то типа: «…Шо такое? Кролики пошли в атаку, когда у слонихи затянулись роды?»

Мама поняла, что и у золотой медали есть реверс, и на следующий день собрала семейный консилиум.

На повестке дня стоял вопрос выбора школы. К этому времени в системе советского среднего образования произошли серьезные перемены. На правах старшего речь держал дед:

«В конце пятидесятых Хрущеву сообщили, что американцы “в бессильной злобе” пошли своим путем и сосредоточили лучших ученых в университетах Северной Америки. Генсек захотел немедленно показать капиталистам (по его собственным словам) “кузькину мать” и приказал создать в крупных городах спецшколы для “головастиков”. Никто здесь не будет отрицать, что кандидат номер один в любую спецшколу – это мой внук? Теперь надо только решить, в какую?»

Я втихаря доедал сливочные помадки и с интересом слушал взрослых.

Мама: «Понятно, что мальчик станет врачом (лучше всего гинекологом) или биологом. Другого не дано. Ну, может быть, биофизиком или биохимиком. Это модно сейчас, но надо посмотреть, что будет через десять лет».

Тетя Фира кроме вирусологии не признавала ничего и поэтому снисходительно дулась на сестру. У нее тоже была за плечами своеобразная спецшкола. Дело в том, что в семнадцать лет Фира, еще в Одессе, села на тонкий фужер. В купальнике.

Наш родственник, местный хирург дядя Лева, аккуратно вынимал стекла из очаровательной попы под недевичьи стоны хорошенькой родственницы и даже наложил на одну половину шовчик.

Но девушку интересовало другое:

– Левочка! А шов все увидят?

С юмором в семье всегда было хорошо, и поэтому доктор ответил так:

– Все не все, но если ты пойдешь такими же темпами, как начала, то лет до сорока человек триста – четыреста увидят точно…

Фира своим «резюме» предвидение дяди Левы полностью оправдала и к тому же (на всякий случай) стала очень известным вирусологом.

– Мальчик пойдет в единственную в Москве биологическую спецшколу. Там с пятого класса специализация. Лучшая в стране. Дальше – университет, биофак… и ко мне, в науку.

– А до пятого класса? – Мама должна была взвесить и понять все до деталей.

– А до пятого класса Сашеньку надо отдать в математическую спецшколу. Пусть ребенок научится логике мышления. К тому же там преподают одни «наши», а учатся тоже практически только «свои».

После Одессы эта загадочная для кого-то фраза была мне понятна «на свист».

Через несколько месяцев меня действительно поступили в математическую спецшколу. Самую крутую…

Разница между математической спецшколой и синагогой была небольшая: в одном месте популяризировалась пятиконечная звездочка октябренка с Лениным в детстве, в другом – шести и уже царя Давида. Все остальное было практически одинаковым.

После первого родительского собрания мама пришла домой и, давясь от смеха, рассказывала:

– Элеонора Моисеевна, классный руководитель, начала свою речь так: «Товарищи родители! Это никуда не годится… то, что происходит в первом “А”. Мы живем в многонациональной советской стране. Кроме ваших детей, в классе учатся еще четверо русских ребят. Они такие же, как все. А один, Сережа Голованов, так он почти настолько же умный, как и ваши. Объясните дома, что дразнить и “швыцать” [выпендриваться – идиш] гоев [неевреев – идиш] просто некрасиво. У нас в школе даже парторганизация скоро будет. Может быть… Если разрешат».

Математика в начальной школе была действительно сильная. Мне – московско-одесскому «вундеркиндику» – приходилось стараться изо всех сил, чтобы не скатываться в середнячки. Уровень ребят был абсолютно феноменальным. Когда меня перевели в биологическую школу, то вплоть до десятого класса на всей математике мне просто нечего было делать. Так, после четырехлетнего промыва мозга, все казалось слишком легко.

В новой Фириной спецшколе ситуация была уже совершенно иной. Из тридцати пяти человек в классе русских было уже восемь!

То, что я не буду биологом, я понял в первой четверти восьмого класса, когда Рудифь Михайловна препарировала несчастную лягушку. Меня стошнило прямо в аудитории на уроке на сидящую впереди девочку Соню. Нас выгнали из класса обоих. Ее – мыться, меня – ей помочь, потому что со спины она мой завтрак достать сама не могла. Особенно омлет. Так я первый раз поцеловался в женском туалете. Это был еще один важный урок в жизни. С тех пор я знаю, как понравиться девочке…

Как будущий биофизик или биохимик, я люто ненавидел эти три предмета, но я очень любил тетю Фиру и поэтому терпел все эти муки из-за ее дочери, одновременно – моей кузины, синеглазой Норочки. Все в семье знали, что Нора мне нравится, и поэтому в трудные минуты против меня выставляли тяжелую артиллерию огромных Норочкиных глаз и таких же грудей, которые все вместе (до поры до времени) не давали мне возможности предать вирусологию с биохимией, не говоря уже о биофизике с гинекологией. Этот урок из спецшколы остался во мне навсегда: ради женщины я способен на многое, но если то, на что я способен, мне не нравится, даже самое светлое чувство долго не продержится.

Между тем спецшколы в Москве развивались своим, не совсем советским чередом. Виной тому был состав и учителей, и учеников. В школах в открытую ходила всякая ненужная в СССР литература, анекдоты и, главное, некоммунистические мысли и идеи.

А в одной математической школе случился маленький ужас. Первого сентября на занятия не явился практически целый класс. Начался большой отъезд в Израиль. Мало того: из этой же школы в одночасье смылось пятьдесят процентов учительского состава. Туда же.

Правда, на их место моментально встали другие. Такие же, но еще не решившиеся на отъезд… Скандал кое-как замяли. Но осадок, как в истории с пропавшими и найденными серебряными ложечками, остался.