Читать книгу "Рапсодия - Джудит Гулд"

Колючий северный ветер гулял по заснеженным, покрытым льдом улицам Москвы. Холодным январским вечером тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года Соня Левина родила своего первого и единственного ребенка. Его назвали Михаилом.

Уже два месяца город лежал под толстым слоем снега. И сегодня хмурое, серое небо предвещало новую пургу. Весь мир казался угрюмым, пустынным, беспросветным. Роды оказались долгими и трудными.

Соню Левину — высокую ширококостную женщину с оливковой кожей, иссиня-черными волосами, огромными темными цыганскими глазами и царственной осанкой — никто бы не назвал хорошенькой, но она производила впечатление на всех, кто с ней встречался, и своей внешностью, и внутренней энергией, силой характера. Сейчас, однако, она не ощущала в себе никакой энергии, более того, чувствовала, что силы ее на исходе, так же как и неизменный оптимизм. Боль разрывала ее на части, она опасалась за жизнь ребенка. «Хорошенькое начало, — думала она, лежа в этом плохо оборудованном, старом московском роддоме. — Условия здесь иначе как антисанитарными не назовешь. И эта бесконечная изматывающая боль… Ничем хорошим это не кончится».

В конце концов она родила здоровенького мальчика весом три с половиной килограмма, с черным пушком на голове, и все ее страхи исчезли бесследно, так же как и самое воспоминание о пережитой боли. Этот крошечный комочек… это просто чудо какое-то! Его рождение действительно казалось настоящим чудом. Уж ей ли не знать?! Сколько лет старались они с мужем Дмитрием, а она все никак не могла забеременеть. Потеряла почти всякую надежду. И вот теперь, в тридцать девять лет, чудо свершилось. Сейчас она держала в руках маленького Мишу, ощущая такое благоговение, какого в жизни ни к кому не испытывала. Как ни готовила она себя к этому моменту, такого она не ожидала. Такого ошеломляющего чувства счастья в сочетании с ощущением огромной ответственности. Как будто в одно мгновение пробудились к жизни все ее материнские инстинкты, о существовании которых она и не подозревала. Конечно, она слышала разговоры молодых мам и много читала по этому поводу, но никак не ожидала ощутить такое мощное, всепоглощающее стремление защитить, уберечь, накормить, укрыть. Это стало главной целью в жизни.

Итак, двенадцатого января, через три дня после рождения ребенка, Соня и Дмитрий забрали его домой, полные решимости дать своему сыну все, что только может потребоваться человеческому существу на этой земле. Взволнованные, с ребенком на руках, они поднялись на четвертый этаж по старым, истертым ступенькам, открыли дверь, вошли в свою лазурно-голубую гостиную. Дмитрий усадил жену на диванчик из карельской березы. Здесь она принимала гостей — друзей и знакомых. Здесь показывала всем своего Мишу.

Потом, позже, она любила повторять одну и ту же историю — о том, как Миша впервые устремил осмысленный взгляд на беккеровский рояль, стоявший в этой комнате. И о том, как она сразу заметила, какие у ребенка длинные тонкие пальцы — пальцы пианиста. Принимая бесконечную череду гостей, приходивших полюбоваться новорожденным, Соня ощущала себя королевой с инфантом на руках, окруженной прекрасными вещами, в прекрасной гостиной. Немногим — Соня это знала — так повезло, как им. Немногие могли бы принести ребенка в такую квартиру, в мезонине старого московского дома в нескольких минутах ходьбы от Кремля, в одном из старейших районов Москвы. Как и многие квартиры в центре, во времена сталинского террора она оставалась незанятой. После смерти диктатора художникам, артистам и музыкантам постепенно разрешили занимать квартиры в мезонинах. С тех пор Левины и жили здесь, под неусыпным оком Министерства культуры.

Предкам Сони и Дмитрия каким-то чудом удалось пережить и революцию 1917 года, и мировую войну, и антисемитизм, пронизывавший всю повседневную жизнь общества как в царской России, так и в Советском Союзе. Они выжили во многом благодаря тому, что сумели скрыть не только свою веру, но и самые признаки своей принадлежности к еврейской нации. Соня и Дмитрий, так же как их покойные предки, были талантливыми, блестящими музыкантами-пианистами. Исполнителями и учителями, работавшими не покладая рук. Им удалось получить членство в могущественном Союзе, что для евреев являлось редкой привилегией. В результате они жили в роскоши по тогдашним стандартам, хотя и делили кухню и ванную с соседями. Старый, когда-то роскошный дом, с высоченными потолками, лепными украшениями и мраморными каминами, постепенно приходил в упадок. Левины занимали там две комнаты, заставленные антикварной мебелью и произведениями искусства, спасенными из других домов, подвергшихся сносу. Кое-что удалось спасти их родителям после революции. Например, массивные иконы после закрытия церквей в период хрущевского правления продавались всего за бутылку водки. Эти иконы теперь висели на стенах их комнат рядом с полотнами девятнадцатого века. Этажерки и столики из карельской березы и красного дерева украшали изделия из фарфора бывших императорских заводов. Единственным признаком их веры осталась небольшая позолоченная менора, почти скрытая за семейными фотографиями на инкрустированном серванте в неоклассическом стиле.

Друзья и знакомые, приходившие сюда полюбоваться на новорожденного, безусловно сходились с родителями в том, что Михаила Левина ждет большое будущее. Однако ни Соня, ни Дмитрий, ни их друзья и представления не имели о том, насколько великое будущее ожидает ребенка. Прошло четыре года, прежде чем они заметили первые признаки того, что Миша Левин — прирожденный музыкант, пианист от Бога.

Первые четыре года их жизнь протекала как обычно, хотя большую часть своего времени они теперь посвящали сыну. Для Миши первые четыре года жизни разительно отличались от жизни других его сверстников. Его никогда не отдавали ни в какое государственное детское учреждение. Он всегда оставался в уютной домашней обстановке, окруженный нежной заботой и лаской. Если Соня и Дмитрий работали или одновременно давали концерт, кто-нибудь из друзей — художников или музыкантов, живших в этом же доме, — оставался с ребенком.

В тот памятный день, на четвертом году жизни сына, дома с ребенком оставался отец. Соня ушла за покупками. Стояла в длинных очередях за продуктами — теми немногими, что еще продавались в магазинах. Сначала Дмитрий подумал, что музыка звучит по радио. Потом вспомнил, что не включал его. Решил, что играют в соседней квартире, хотя и знал, что так может звучать только их рояль. В конце концов он отложил нотную тетрадь, которую в этот момент просматривал, и оглянулся. На стуле за роялем, свесив маленькие ножки, сидел Миша и играл одну из пьес Баха. Играл технически правильно, хотя и с большим напряжением: детские ручонки оказались еще слишком малы и слабы.

Несколько секунд Дмитрий от изумления не мог произнести ни слова.

— Миша… — прошептал он наконец.

Мальчик его не слышал, увлеченный игрой, с трудом дотягиваясь до нужных клавиш маленькими пальчиками.

— Миша!

Тот его не слышал. Дмитрий встал, подошел к роялю, осторожно положил руку на плечо сына. Откашлялся.

— Миша…

Ребенок поднял на отца сияющие глаза, улыбаясь счастливой, немного озорной улыбкой.