Читать книгу "Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы"

В каждую из машин набилось по пять человек. Рядом со мной, к моему удовольствию, уселась Леся, сзади разместились Саня со Светкой и почему-то Вадимова жена Настя. Остальные заняли «Лендровер». Нетранспортабельные Сухаров и Женя Горелова остались в домике.

Горнолыжный городок бушевал. Казалось, все жители и туристы высыпали на променад, откуда начинался склон. Во все стороны летели петарды. Мы с трудом нашли место для парковки и вывалились из лимузинов. Толпы ходили, размахивая бутылками шампанского. То там, то здесь группки разливали шипучку в пластиковые стаканчики. Отовсюду слышалась русская речь. Местные пожарные величественно и с соблюдением всех мер безопасности запускали фейерверк. Со склона катались на ледянках. Подъемники, разумеется, не работали, и люди тащились в гору с санками, как муравьи. Кое-кто добирался даже до третьей, четвертой мачты освещения. Потом катальщики летели вниз, как торпеды, вздымая облака снежной пыли.

Наша компания разбрелась в разные стороны, договорившись встретиться через полчаса у машин. Я как-то сразу потерял всех, включая, увы, и Лесю. А потом… Потом вдруг углядел в толпе интересную парочку. Она не спеша шла по улице, посматривая на творящееся вокруг со снисходительным любопытством. Одним был наш импозантный Родион. Второй — типичный иностранец (причем не тот, с кем я заметил Родиона в баре гостиницы в Оулу, и не Панайот, с которым тот беседовал вчера у «летающей тарелки»). Иностранец был одет в такую же неформальную спортивную одежду, что и все вокруг, однако в нем чувствовалась выправка и лоск богатого человека — как минимум, менеджера высшего звена. Двое негромко переговаривались. Лица у обоих были пресерьезные. Они явно обсуждали что-то важное. Воистину, зачем приехал в Финляндию Родион? По каким таким делам? Я готов был заподозрить все, что угодно.

Вспомнив Лесю и то, как она проследила за Вадимом, я последовал за Родионом и его спутником. Однако кругом взрывались петарды, шумела и толкалась толпа, и ровным счетом ни слова из их разговора я расслышать не смог. К тому же мне показалось, что они опять-таки говорят по-фински.

Вдруг петарда бабахнула особенно громко. Что-то черное пронеслось буквально у моего виска. Мне подумалось — второй раз за сегодняшнюю ночь, — что нынешний антураж до чрезвычайности способствует убийству. Раздается негромкий хлопок, тише петарды, и человек вдруг оседает на снег… Кто знает, может, поскользнулся, а может, просто выпил лишку… А когда обнаружат, что он мертв, убийца десять раз успеет скрыться в толпе. Я потряс головой, отгоняя наваждение. Странно, почему мне сегодня с такой настойчивостью приходят мысли об убийстве?

Загадочного Родиона с его спутником я из вида потерял. Толпа пошумела еще немного, а уже в половине первого по финскому времени стала сматывать удочки. Взревели моторы, одна за другой машины стали выруливать со стоянки — и через десять минут улицы городка и подножие горы опустели, остались лишь компании русских — шумные и совсем нетрезвые.

Мы тоже погрузились в автомобили и отправились по домам.

Наши инвалиды, Вадим Сухаров с Женей Гореловой, пребывали в прекрасном настроении. Оба раскрасневшиеся, довольные. Я готов был поклясться, что в этот час между ними что-то происходило: может, просто поцелуйчики, а может, и нечто более серьезное. То, как они сейчас выглядели, убедило меня в том, что между ними что-то есть, гораздо больше, чем неопределенные рассказы Сани. Я увидел, как при виде довольных супругов закаменели лица Петра и Насти.

Мне даже пришла в голову дурацкая мысль: может, они двое, Вадим и Женя, специально устроили покушение на самих себя — с тем, чтобы иметь больше законных возможностей проводить время наедине, причем не на снежных трассах, а в доме, в тепле и комфорте? Правда, потом я счел, что это чистая паранойя. Если они действительно любовники, уж как-нибудь смогли бы найти возможность встречаться, не сбрасывая себе на головы камни и не ломая самим себе ноги.

…Потом все выпили еще по паре рюмок и отправились спать. А я вот, как дурак, засиделся в гостиной с ноутбуком, все описывая события сегодняшнего дня. Сейчас я размещу этот пост в своем «живом журнале» и пойду спать. Завтра хочется быть свеженьким — и потому, что мы с Лесей снова побежим на лыжах, и потому, что, мне кажется, нас еще ждут некие таинственные события…

С Новым годом вас, друзья!

1 января 200… года

Сегодня, в первый день нового года, в нашем коллективе, затерянном в лесах Лапландии, продолжались драматические и загадочные происшествия. Впрочем, обо всем по порядку.

Когда я проснулся, за окнами совершенно рассвело — а это означало, что уже довольно поздно. В нашем домике было тихо-тихо. Сашкина кровать оказалась пустой и даже застеленной. Я как ужаленный вскочил и схватил часы. Было уже без четверти одиннадцать — и это означало, что я все на свете проспал! Все ушли на трассы, и я остался в нашем лагере один! Мне смутно припомнилось: сквозь сон, еще совершенно затемно, я слышал в коттедже смех и хождение, до меня долетали запахи кофе и яичницы, и Саня даже толкал меня в плечо: вставай, мол! В ответ я его, помнится, послал… Проклятая графомания! Я засиделся вчера за дневником — и вот вам результат: продрых добрую треть столь короткого здесь, в Заполярье, светового дня! Отбился от коллектива — а главное, упустил Лесю, которая, конечно же, отправилась на лыжню без меня.

Я выполз из нашей комнаты, как был, в одних трусах. По тишине, царившей в домике, я понял, что стесняться мне некого. Потом вспомнил: вряд ли куда смог уйти из своей спальни Вадим со своей сломанной ногой — но заходить к нему проведывать я не собирался. А если уж он вдруг выползет из своей обители, как-нибудь переживет меня в неглиже.

На кухоньке работала посудомоечная машина — дополнительное свидетельство того, что народ отзавтракал и ушел на гору. Я засыпал в кофеварку кофе и вложил хлеб в тостер. И тут вдруг услышал, что из комнаты, где проживали Вадим и Настя Сухаровы, доносятся мужские голоса. Я узнал их. Первым собеседником был Вадим, а вторым — лысый бухгалтер Иннокентий. Комната Сухаровых находилась неподалеку от кухни, двери в спальнях были тонкими, поэтому я слышал их беседу, совершенно не напрягаясь, от первого до последнего слова. Сначала во мне взыграли вдолбленные семьей и школой моральные запреты («подслушивать нехорошо!»), и я подумал было уйти, однако потом вспомнил странное (мягко говоря) поведение бухгалтера, который лазил в мою комнату и в мой ноутбук… Вспомнил и то, что на Вадима, как-никак, было совершено покушение… И тогда решил остаться. Уверен, Леся на моем месте поступила бы так же. Я даже выключил тостер, дабы щелчок поджарившегося хлеба не вспугнул собеседников.

Я не записал их диалога сразу же, по горячим следам, но у меня хорошая память, а разговор был весьма драматичный, поэтому врезался в память едва ли не дословно. Итак, Вадим спросил (с сарказмом и тщательно сдерживаемым гневом):

— Ну, что, Кен (бухгалтера на фирме порой звали на иностранный манер Кеном), значит, ты захотел решить проблему кардинально, а?

Большов пробормотал в ответ достаточно растерянно, что, мол, не понимает, что Сухаров имеет в виду.