Читать книгу "Папа, я проснулась! (сборник) - Марианна Гончарова"

Он, значит, чем прославился? Сейчас скажу, только отсмеюсь сначала, простите: Гыза этот приклеивает к голове свои уши двусторонним скотчем. А? Теперь давайте вы отсмейтесь, а потом продолжу.

Народ валом валит. Купить что-нибудь. Топчутся там и ждут старушек. Потому что Гыза ну очень старушек не терпит. Горячий. Что говорить — потомок инквизиторов.

Приходит какая-нибудь бабушка и давай торговаться, как на рынке. Мол, вы мне дайте не упаковку лекарства, а только три таблетки. Мне не надо упаковку. Мне надо всего три. И тут Гыза этот начинает кипеть. Сначала внутри. Потом выпускать пар наружу и кричать — куда, мол, я остальные таблетки дену. А бабушки у нас тренированные — они в советских очередях такой опыт борьбы с хамством обрели, что спокойно могут ответить, куда ему деть остальные таблетки, устало отмахиваясь при этом натруженной рукой. Гыза взвивается, потеет — и вот наконец тот самый момент: одно ухо у него отклеивается. И победно торчит перпендикулярно голове. Старушка приглядывается, крестится — и деру. А Гыза ей вслед еще долго орет, размахивает кулаком, возмущается, пока вдруг не наткнется на заинтересованные и сочувствующие взгляды зрителей. Тогда он убегает куда-то в недра своей аптеки, чтобы поменять скотч на новый или натянуть медицинскую шапочку на свои выдающиеся уши.

Люди качают головой и уходят, обсуждая, ведь какой дурак, ну? Всю свою уже не молодую жизнь мучается. А ведь с этими вот большими и оттопыренными ушами он был бы такой симпатичный и смешной, такой обаятельный! Ну если бы Небеса дали ему хоть толику чувства юмора. И добра еще. И влюбилась бы в него хорошая девушка. Потому что девушку, главное, что? Рассмешить! Если она рассмеялась, считай, все — твоя. И были бы у него сыночки-погодки. И стояла бы у Гызы в аптеке фотография в рамочке: он посередке, а по бокам его дети. И все трое улыбаются, солнышко сквозь уши просвечивает, свободолюбивые, обаятельные, лопоухие.

И если вы думаете, что я вру, то не думайте. Нет, вру, конечно, но не совсем. Такой человек у нас есть. Правда, работает он не провизором, а в другом месте. Во Дворце бракосочетания. Церемониймейстером. И он ведь уже несколько торжественных церемоний сорвал. Только начинает завывать торжественно, а одно ухо у него — ты-дынц! — и уже. Торчит. И невесту уже трусит от смеха. И жениха всего колотит. И гостей. Нам всем его очень жаль.

Да и других наших странных людей нам очень жаль. И обращаемся мы к ним не потому, что мы идиоты, а потому, что мы их всех: и псевдолекарей, и психоаналитиков, и дизайнеров, и потомков кровавых французских герцогов — хотя и немножечко жалеем, но очень любим. Потому что жизнь без них скучна и однообразна.

Да и этого моего рассказа, который, надеюсь, вы дочитали до конца, без них бы точно не было…

Грыгоровыч и Филюнин

Обожаем мы друга нашего, Грыгоровыча. Как ни приедем, так он нам историю интересную подкинет. И хоть киносценарий с нее пиши, и все тут.

Вот, например.

Грыгоровыч наш свою хату оставил старшему сыну и его семье, а сам купил себе домик поменьше в нашем городке, почти рядом со своей заставой, где всю жизнь проработал старшиной. И только переехал, только устроился, начались неприятности, откуда не ждали.

Короче, смотрите.

* * *

Бабки на лавке рядом с амбулаторией друг друга локтями толкают, мол, глядите, глядите, опять Филюнин, сосед Грыгоровыча, в контору к участковому побежал.

В конторе:

— И главное — что?

— Что? — спросил участковый.

— Водка у ево резиной пахнет. Потому что — что?

— Что? — опять спросил участковый.

— Потому что ворует. Выносит в грелках.

— Где ворует?

— А хто ево знает хде. Может, и на заставе… — покачал головой Филюнин. — Но точно ворует. Он же ж мне наливал, когда первый раз в свою новую хату входил. Налил мне, себе, а потом кошку в хату впустил. А она резиной воняет.

— Кошка?

— Водка!

— Слушай, Филюнин, а Филюнин? Прекратил бы ты стучать. Какой же характер у тебя вредный и неугомонный. Вон и сына научил. Уже весь детский сад жалуется, что он всех щиплет. Уже не только детей, а недавно нянечку, мою тещу, ущипнул.

— А пусть он мне мой метр отдаст. Вдоль, — плаксивым голосом заскулил Филюнин. — Отрезал себе мою землю вдоль и засадил своими смородинами и крыжовниками.

— Да ничего он у тебя не отрезал, мы ж проверяли. Иди отсюда, Филюнин, дел полно, а ты голову мне морочишь.

* * *

— Слухай, Диомидович, я так больше не могу! — жаловался участковому Грыгоровыч. — Филюнин сдурел совсем! То он забор двигал — три раза! Шурудел всю ночь, пыхтел, копал. А когда я с жинкой и детьми на свадьбу до кума в Молдавию уехал, так он, неуемный, свой забор вообще почти до моей хаты переставил. А когда я посадил между нашими дворами смородину, так он мне ее всю порубал. От же ж хворый на голову! Та ж не бытыся мэни з ным! Воно ж худеньке, малэнькэ, ще й пье. А подохнэ?

— Не знаю, Грыгоровыч, до тебя в той хате учителя жили, так повтикалы — Филюнин их довел, требовал в десять часов свет в хате выключать, потому что ему в очи светит, и он спать не может. Ходил туда, в окна подглядывал и стукал. И ничего не помогало: ни уговоры, ни угрозы, ни шторы плотные — ничего. Затемнение повесили, знаешь, как в войну, не дай боже, так летом же ж хочется воздуху. Кислороду…

— Ладно, — Грыгоровыч встал, снял с вешалки кепку, — не можешь повлиять, Диомидович, я тада сам.

— Э! Э! — Участковый потянулся всем телом из-за стола вслед за Грыгоровычем. — Ты там без криминала, а то вон у тебя под яблоней — бутыль водки закопана. Ворованная.

Грыгоровыч резко повернулся в дверях, бессильно развел руками и помотал головой:

— Диомидович! И ты? Не водка, а вино домашне. На свадьбу младшему… И не бутыль, а бочка! И не пид яблоней, а пид грушею. От же ж!

— А что ж ты ему наливал? Самогон?

— Якый??? То ж виски! Виски! Знаешь такэ?.. Так. Всэ. Воювать так воювать.

Грыгоровыч сплюнул и вышел.

* * *

Ну что тут можно сказать? А вот…

Прошло полгода.

Грыгоровыч наш мужик мудрый, терпеливый. Дождался-таки, когда Филюнины уехали на несколько дней. А у Грыгоровыча брат есть, тоже Грыгоровыч, из Шешор, могучий дядько, еще больше, чем наш Грыгоровыч, такой медведь карпатский с бородой окладистой… Наш, значит, Грыгоровыч — старшина на погранзаставе, а брат его, ну который тоже Грыгоровыч, но с бородой, он каменщик, строитель, а главное — пасечник. И лекарь народный. Ну и всяко другое умел делать загадочное. Но не всегда хотел.

Да. И что они придумали: когда Филюнин с семьей в гости уехал к теще, залезли к Филюнину на крышу и в дымоходе… А-а-а-а! И в дымоходе аккуратно вытащили один кирпич, а вместо него установили пустую бутылку горлышком вовнутрь. Замуровали, заштукатурили. Ну и все. Теперь надо было просто подождать.