Читать книгу "Петербургское "дело" - Фридрих Незнанский"

— Как свое собственное имя! — заверил ее Андрей.

— Вот и хорошо. А теперь мне пора. Пока-пока! — Она махнула Андрею ладошкой и растворилась в зыбком вечернем сентябрьском воздухе.

Через два дня они сходили в кино. Еще через день— в клуб. А там — закрутилось, завертелось, и они стали встречаться почти каждый вечер. Несмотря на близкие отношения, они ни разу не признавались друг другу в любви. Полина была для этого либо слишком легкомысленна, либо слишком осторожна. А Андрей… У него» просто язык не поворачивался произнести это странное и пафосное слово — любовь. Да он и не был до конца уверен в своих чувствах.

Полина, видимо, понимала это и при каждом удобном случае старалась поддразнить Андрея, задеть его самолюбие, заставить его приревновать. Она заигрывала напропалую — с барменами, официантами, охранниками в клубах и, конечно, с друзьями Андрея. Он же, угадывая истинную причину ее кокетства, оставался хладнокровен и — как выражалась Полина — пуленепробиваем.

Однажды она пригласила Андрея на вечеринку по случаю ее дня рождения. Это был третий месяц их знакомства. «Будут мои бывшие одноклассники и кое-какие старые друзья», — сообщила она.

На вечеринку Андрей опоздал — в ту ночь они с Герычем раскрашивали железные гаражи на окраине города, — чем вызвал гнев и обиду Полины. Будучи гордой, она не стала устраивать сцену, но улыбка ее была такой ядовитой, а прищур таким холодным, что у Андрея опустилось сердце. «Ну погоди у меня», — говорила эта улыбка. И ждать пришлось недолго.

Представив Андрея гостям, Полина подвела его к невысокому широкоплечему парню, который стоял возле книжного шкафа и задумчиво листал альбом Амедео Модильяни.

— Мальчики, познакомьтесь, — весело сказала Полина. — Это вот — Андрей. А это — Дима.

Парень рассеянно посмотрел на Андрея и протянул ему руку:

— Дмитрий. Можно просто Димон.

— Андрей. Можно просто Эндрю.

Андрей пожал протянутую руку, обратив внимание на странную особенность этой руки. Она была красной, словно обваренной в кипятке, и шершавой.

Широкоплечий вновь опустил взгляд в альбом, явно потеряв к Андрею всякий интерес. Однако, если Полина что-то задумала, ее трудно было остановить.

— Димчик, — обратилась она к парню елейным голосом, — а танцы у нас сегодня будут?

Тот вновь оторвал взгляд от Модильяни. Посмотрел на именинницу и широко, по-доброму улыбнулся:

— Все, что пожелаешь, солнце мое.

Полина бросила на Андрея косой взгляд и едва заметно усмехнулась.

— В таком случае бросай свои картинки и айда танцевать!

Она схватила Дмитрия за руку и потащила в центр комнаты.

— Держи! — только и успел сказать тот, всучив Андрею альбом Модильяни.

— Эй, диджей! — крикнула Полина черноволосому худосочному пареньку, сидевшему возле стереосистемы. — Сделай-ка нам что-нибудь медленное и печальное.

— Могу предложить похоронный марш Шопена! — пошутил в ответ тот.

И тут Дмитрий повернул свою крепкую бычью голову и, вперив в черноволосого тяжелый взгляд, медленно произнес:

— Остришь, промокашка? Смотри, не переостри.

— Да ладно, я же просто пошутил, — дрогнувшим голосом ответил худосочный паренек и принялся поспешно тыкать пальцем в кнопки тюнера, и тыкал до тех пор, пока не поймал нужную волну.

— Джордж Майкл! — отрапортовал худосочный. — Сгодится?

— То, что надо! — кивнула Полина.

И они стали танцевать. Вскоре к Полине и Дмитрию присоединились и другие пары. Однако Андрей неотрывно смотрел лишь на них. Полина что-то весело шептала Дмитрию на ухо. Раз или два они оба покосились на Андрея и улыбнулись. Впервые за все время знакомства с Полиной Андрей почувствовал себя уязвленным.

«Вот стерва, — прошептал сквозь стиснутые зубы Андрей. — Что она ему там рассказывает?»

Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой (например, этот вот худосочный парень), Андрей не чувствовал бы себя так глупо. Но в Дмитрии было что-то особенное, что-то, что придавало любому его жесту, любой ухмылке печать значительности.

Чем больше Андрей смотрел на узкое лицо Дмитрия, тем больше уверялся, что где-то он его уже видел. Вот только где?

И вдруг его осенило. Да ведь это тот самый парень, который устроил профессору Киренко обструкцию в прошлом семестре. Точно — он!

2

История была некрасивая. Читая спецкурс, профессор Киренко, по своему обыкновению, увлекся и стал проповедовать свои любимые идеи. Он говорил о человеколюбии, о духовном и нравственном прогрессе человечества и о прочих, не менее приятных и оптимистичных, вещах. Киренко имел репутацию великолепного оратора, и не зря. Студенты слушали его раскрыв рты. Перед их восхищенными взглядами проносились великолепные картины будущего гармоничного мироустройства, в котором им, быть может, еще доведется жить. Как вдруг идиллия была разрушена. Причем самым прозаическим образом.

— Прямо соловьем разливается! — сказал кто-то с первого ряда.

Рты студентов захлопнулись. Взгляды вновь стали осмысленными. На некоторых лицах появились усмешки.

— Что? — не понял Киренко, все еще продолжая по инерции улыбаться.

— Я говорю: хорошо поете, — спокойно произнес тот же насмешливый голос. — Вам бы в Большой театр.

Профессор посмотрел на говорившего, затем снял очки и протер их платком, как делал всегда, когда находился в замешательстве. Затем снова водрузил их на нос и сказал:

— Простите, я не понял. У вас что же, есть возражения против той картины мира, которую я обрисовал?

— Это не картина мира, это прекраснодушная сказка для желторотых простаков, — жестоко и безапелляционно констатировал «насмешник». — Вы забиваете нам головы вашими розовыми фантазиями, профессор. Между тем как мы, молодые, смотрим на мир гораздо реальнее, чем вы. Так что это мы должны читать вам лекции о мироустройстве, а не вы нам.

— Что же вас смутило в моих фантазиях?

— Многое.

— Например?

— Например, ваш тезис о духовном равенстве всех людей.

Профессор усмехнулся:

И с чем же вы не согласны?

— Разве можно ставить на одну ступень человека и обезьяну? А ведь именно это вы сделали.

— Что-то не припомню. Когда же это?

— Когда сказали, что в мире не останется ни «белых», ни «черных», ни «цветных», а будут просто люди. И что уровень человеческого совершенства будут определять лишь интеллект и душевные качества.

— А разве не так?

— Конечно нет. Это все лицемерие. В наше время любому дураку понятно, что люди не равны. И если какой-нибудь Чунга-Чанга из племени мумба-юмба— человек, то я, Дмитрий Костырин, — нет.