Читать книгу "Метро 2033: Изоляция - Мария Стрелова"

– Перелом и открытая рана, у этой тварюги зубы – кость пополам раскусывают только так. Срастется. Но в экспедицию с переломанной рукой не пойду.

– А я тебя с переломанной рукой и не возьму. И вообще никого не возьму. Одна пойду.

– Сдурела?

«Ванечка, Ванечка… Знал бы ты правду!»

– Ничего. Автомат в руках держать умею, отобьюсь, – бросила Марина.

– Если не вернешься, все твои тайны и интриги станут общедоступными! И представь, что тогда будет с бункером, – прошептал Волков.

Марина ухмыльнулась. У нее хватало ума носить записную книжку с собой в поясной сумке, поэтому тайны умрут вместе с ней. «Или с последней каплей препарата», – про себя добавила Алексеева.

– Ничего не случится. Тебе вкололи промедол?

– Не, повязка новокаином пропитана. Промедол беречь надо, его мало, а новокаин так не спасет, как шприц промедола при травме на поверхности.

– Больно? – участливо спросила Марина.

– Да не маленький, потерплю. Сейчас Людмила Владимировна супчику принесет, поем – и отсыпаться.

– Лады. Отдыхай. А я побегу, у меня еще дел достаточно.

– Бывай, – улыбнулся Ваня.

Марина закрыла за собой дверь медпункта. «Молодец, держится. А сколько натерпелся – страшно подумать…»

Заместитель начальника бункера спустилась по шаткой лесенке на второй этаж в надежде успеть к окончанию обеда. Но не успела – все уже доели, и дежурные унесли миски и котлы в мойку.

Сейчас взрослое население бункера разошлось по своим делам, а восемьдесят три юных обитателя бункера – от пяти до семнадцати лет – сидели прямо на полу рядами и слушали, как Василий, помощник Андрея Савельевича, читает лекцию по истории.

Когда случилась Катастрофа, Григорий Николаевич вместе с коллегами решил сделать в изолированном бункере оплот культуры. Иного выхода не было: в замкнутом пространстве, в изолированном помещении, свободное время становилось губительным. От безделья развивалось вольнодумство и бесконтрольная массовая паника. Решив неотложные проблемы с питанием, освещением и водоснабжением, профессор Кошкин быстро справился с организацией досуга в новом, непривычном для исчезнувшего мира социуме.

Студентов в свободное от обязательных работ время усаживали рядами в бункере, и каждый из выживших преподавателей рассказывал что и как умел. Среди спасшихся оказался один экономист, по совместительству математик, четыре профессора-историка, в том числе несостоявшийся научный руководитель Марии Филипп Игоревич, медиевист. Правда, долго он в бункере не прожил – всего два с половиной года. Также спаслось трое философов и охранник, который преподавал молодежи средства самообороны, устройство «калашей» – их в бункере оказалось десять, – и выживание при радиации. Именно это оказалось самым ценным навыком. Охранник, правда, тоже долго не протянул – сказывались постоянные дежурства на верхнем уровне, да и возраст у него был немолодой.

Теперь – сами уже немолодые, умудренные практическим прикладным опытом и базой знаний, бывшие студенты – историки, философы и политологи – передавали накопленные сведения молодежи.

Всего преподавателей было восемь. «Уже семь…» – горько подумала Марина. Ваня рассказывал подрастающему поколению историю Советского Союза. Вскочив на грубо сколоченный ящик, заменявший трибуну, он вдохновенно вещал про Ленина и Сталина, про Вторую мировую войну и Интернационал. Молодежь, никогда не видевшая внешнего мира, в такие моменты замирала и слушала раскрыв рот. Марина преподавала пение и рисование (вспомнился прежний опыт – до Катастрофы, помимо работы на кафедре, женщина занималась пением с детсадовскими детьми). Когда стройный хор голосов оглашал своды бункера, время замирало. В гробовой тишине чуть хрипловатые от долгого пребывания под землей, видоизмененные из-за мутации рты выводили «Россия – священная наша держава!», замысловатые русские народные песни и средневековые хоралы, коих Марина еще помнила несколько штук. Добытый в подвале магазина электроники синтезатор барахлил, постоянно выходил из строя, но ценился как величайшая святыня. Без разрешения Марины к нему не мог прикоснуться никто, даже Андрей Савельевич. А те, у кого обнаружились способности к рисованию, охотно пачкали блокноты шариковыми ручками и залитыми спиртом фломастерами, такими желанными и дорогими. Костя, один из студентов-историков, показывал приемы самообороны, учил молодежь собирать и разбирать выведенный из строя «калашников», показывал, как правильно целиться, маскироваться, где находятся болевые точки и нервные узлы. Ирина, девушка-философ, рассказывала новому поколению о великих ученых прошлого, заставляла их думать, познавать себя. Марина уходила с ее занятий подавленной и грустной. Слишком много самокопания в этом мире до добра не доводило, поэтому занятия Иры она контролировала лично. Cogito ergo sum, «пока я мыслю, я живу», – но этого самого «когито» в мире, где не живут, а выживают, не могло быть слишком много.

Сейчас ребят обучал Василий. Мужчина был несколько старше их всех, когда случилась Катастрофа, он заканчивал аспирантуру. Вася преподавал математику и элементарную физику – насколько сам знал и насколько помнил. Ребята галдели, не слушали – математик даже прикрикнуть толком на них не мог. Да и понимал, что предмет, казавшийся бесполезным на поверхности, сейчас еще больше потерял смысл. Цепочки формул, какие-то непонятные знаки для старших, таблица умножения для малышни – все это казалось подрастающему поколению скучным.

– А ну, тишина! – прикрикнула Марина, приветственно помахав Васе рукой.

Ребята сразу притихли, как-то сжались, стараясь казаться незаметнее.

«Неужели меня так боятся?» – невесело подумала Марина. Подумала – и тотчас кивнула самой себе. Боятся. Еще как. Уважают, но страшатся. И тому есть причины.

Василий продолжал урок. Алексеева прошла дальше. Вон, у стены скатана в рулон карта России. Разведчики еще лет десять назад раздобыли чудом уцелевший ламинированный кусок бумаги полтора на полтора метра. Это спальное место Ксении Андреевны, девушки-историка, которая занималась до войны исторической географией. Сейчас ей выпала честь обучать детей премудростям землеописания. Ксюша сидела у стены и рисовала в блокноте, периодически задумчиво покусывая ручку.

– Привет. Чем занята? – улыбнулась Марина, присаживаясь к ней.

– План местности по памяти рисую. Посмотришь? – приветливо ответила женщина. С бывшими коллегами отношения у Марины складывались довольно удачно.

– Посмотрю. – Алексеева взяла у Ксении блокнот. – Это Ломоносовский проспект, что ли? Довоенный? Ты еще помнишь, как он выглядит?

– Ну, ты же помнишь, как в Симферополе вдоль реки Солгир пройти от железнодорожного вокзала до авто, – усмехнулась Ксюша. – А была-то там пару раз. А я по Ломоносовскому каждый день в универ таскалась от метро.

– А вот на больное место давить – некрасиво, – мягко пожурила ее Марина. – Но сейчас ты ошиблась. После войны все давно уже разворотило, и выглядит план совершенно иначе.