Читать книгу "Песнь Кали - Дэн Симмонс"

Однако я многим был обязан Санджаю. Собственно говоря, я уже начал понимать, что, возможно, никогда не смогу вернуть ему долг. Потому я и пошел с ним на первую встречу с капаликами.

Они встретили нас вечером на пустой рыночной площади возле Калигхат. Не знаю, чего я ждал – в основе моих представлений о капаликах были истории, которыми пугают непослушных детей,– но те двое мужчин, что поджидали нас, не имели ничего общего с моими представлениями и предчувствиями. Одеты они были как бизнесмены – у одного даже был в руках портфель,– говорили негромко, отличались изысканностью манер и обращались вежливо с нами обоими, несмотря на классовые и кастовые различия.

Церемонии производили очень величественное впечатление. В торжествах в честь Дурги был день новолуния, и перед статуей Кали на железную пику насадили голову быка. Кровь еще капала в мраморный бассейн внизу.

Поскольку я верой и правдой поклонялся Дурге с самого раннего детства, мне не составило труда присоединиться к службе, посвященной Кали и Дурге. Запомнить некоторые ее особенности было несложно, хотя несколько раз я по ошибке взывал к Парвати и Дурге, а не к Кали и Дурге. Оба встречавших нас господина улыбались. Лишь один отрывок отличался от известного мне настолько, что пришлось выучить его заново:

Мир есть боль.

О ужасная супруга Шивы,

Ты пожираешь плоть.

О ужасная супруга Шивы,

Твой язык пьет кровь.

О темная Мать! О обнаженная Мать!

О возлюбленная Шивы,

Мир есть боль.

Через Калигхат вереницей пронесли большие глиняные фигуры. Все они были окроплены кровью жертвы. Некоторые из них изображали Кали в воплощении Чанди Ужасной или Чинамласты, «той, что обезглавлена», из десяти Mahavidyas, когда Кали обезглавила себя, чтобы напиться собственной крови.

Мы последовали за процессией на берег реки Хугли, по которой, естественно, текут воды Священного Ганга. Здесь идолов бросили в воду с твердой верой в то, что они восстанут вновь. Мы пропели вместе со всей толпой:

Кали, Кали бало бхаи.

Кали баи аре гате наи.

О братья, возьмите имя Кали.

Нет утешения, кроме как в ней.

Я был тронут до слез. Вся церемония показалась мне гораздо величественнее и прекраснее, чем скромные деревенские жертвоприношения в Ангуде. Оба господина одобрили наше поведение, как, очевидно, и жаграта Калигхата, поскольку нас пригласили на настоящее собрание капаликов в первый день полнолуния в следующем месяце».

Кришна прервал перевод. Голос у него заметно охрип.

– У вас еще не возникли какие-нибудь вопросы, мистер Лузак?

– Нет,– ответил я.– Продолжайте.

«Санджай очень волновался в течение всего месяца. Я выяснил, что он не получил того религиозного воспитания, которое, по счастью, досталось мне. Как и все члены Коммунистической партии Индии, Санджай имел дело с политическими верованиями, непримиримыми по отношению к его более глубоким индуистским корням. Вы должны понимать, что для нас религия не более абстрактное „верование“, требующее „акта веры“, чем дыхательный процесс. Воистину проще заставить чье-то сердце не биться, чем отнять у кого-то самоощущение индуиста Быть индуистом, особенно в Бенгалии, значит воспринимать все предметы как воплощения божественного и никогда не отделять по искусственным признакам священное от мирского. Санджай разделял это знание, но тонкий слой западного мышления, окутавший его индийскую душу, отказывался это принять.

Однажды я спросил, почему он решил добиваться вступления в капалики, если не способен по-настоящему молиться богине. Он очень на меня тогда рассердился и обругал всякими словами. Он даже пригрозил поднять плату за комнату или взыскать с меня долги. Затем, вероятно вспомнив о нашей клятве Братству и увидев печаль в моем лице, извинился.

– Власть,– сказал он,– мне это нужно ради власти, Джайяпракеш. Мне уже в течение некоторого времени известно, что капалики обладают могуществом, значительно превосходящим их численность. Гунды ничего не боятся… ничего… кроме капаликов. Туги, как бы глупы и жестоки ни были, никогда не встанут поперек дороги человека, о котором известно, что он капалика. Обыватели ненавидят капаликов или делают вид, что это Общество больше не существует, но эта ненависть замешана на зависти. Они страшатся одного имени капалика.

– «Уважают», пожалуй, лучшее слово,– заметил я.

– Нет,– возразил Санджай,– страшатся.

В первую ночь новолуния, последовавшую за праздником Дурги, в первую ночь обряда в честь Кали, на заброшенной рыночной площади нас встретил человек в черном, чтобы проводить на встречу Общества капаликов. По пути мы миновали улицу Глиняных Идолов, и сотни воплощений Кали – соломенные кости, пронизывавшие незавершенную глиняную плоть,– наблюдали за нами.

Храм находился в большом складе, часть которого нависала над рекой, то есть был зданием в здании. Путь обозначался свечами. По холодному полу свободно ползали несколько змей, но в темноте я не мог определить, кобры это, гадюки или безобидные пресмыкающиеся. Я счел это мелодраматическим штрихом.

Изображение Кали здесь было меньшего размера, чем в храме Калигхат, но мрачнее, темнее, с более пронзительным взглядом и в целом гораздо ужаснее. В тусклом неровном свете казалось, что рот то приоткрывался шире, то смыкался в жестокой усмешке. Статую недавно покрасили. Груди ее увенчивались красными сосками, промежность была темной, а язык – темно-алым.. Длинные зубы казались во мраке очень-очень белыми, а узкие глаза наблюдали за нашим приближением.

В храме имелись еще два явных отличия. Во-первых, труп, на котором танцевал идол, был настоящим. Мы поняли это, как только вошли внутрь. Трупный запах смешивался с густым ароматом благовоний. Тело было мужским – с белой плотью и проступающими под пергаментной кожей костями. Его поза – словно благодаря мастерству ваятеля – обладала всеми признаками смерти. Один глаз был приоткрыт.

Присутствие покойника не слишком меня удивило. В обычае капаликов было носить ожерелья из черепов, а перед каждой церемонией они насиловали девственницу и приносили ее в жертву. Лишь за несколько дней до этого Санджай пошутил, что в качестве девственницы вполне могли бы выбрать меня. Но сейчас, под сводами погруженного во тьму храма, ощущая запах разложения, я был весьма рад тому, что не вижу ни малейших свидетельств соблюдения такой традиции.

Второе отличие статуи не так бросалось в глаза, но было еще более пугающим Кали по-прежнему в ярости вздымала свои четыре руки: с одной из них свисала петля, с другой – череп, третья занесла меч. Но четвертая рука оказалась свободной: вместо отрубленной головы пальцы идола сжимали пустоту. Сердце у меня застучало сильнее, а при взгляде на Санджая я понял, что и он старается скрыть страх. Запах нашего пота смешивался со священными ароматами благовоний и вонью мертвой плоти.

Вошли капалики. На них не было ни мантий, ни каких-либо особых одежд. Большинство были облачены в простые белые дхотти, столь распространенные в сельской местности. Одни мужчины. Тьма не позволяла разглядеть какие-нибудь кастовые отметки брахманов, но я предположил наличие среди вошедших нескольких священников. Всего собралось около пятидесяти человек. Люди в черном, которые привели нас на склад, отступили во тьму, царившую на большей части пространства храма, и я не сомневался, что там скрываются еще много невидимых фигур.