Читать книгу "Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева"

— Дура, что ли? — заорали ей. Белоусый «инвалид» поехал в лес один, а Вера поковыляла к обочине — разглядывать свои несчастные коленки. Они были ободраны симметрично — набухавшие алые ссадины напоминали пирожные с клубничным желе. Колготки порвались, юбка треснула — денёк на зависть. Зато спаслась. Подумаешь, ранки-коленки.

Хромая к автобусной остановке, Вера вспомнила слова всезнающей сеструхи Бакулиной: «Идеальное женское колено должно быть похоже на личико младенца». Три девчонки послушно напрягли мышцы, и сеструха после недолгого суда признала победу Юльки Калининой. В награду ей позволили цапнуть из вазы лучшее яблоко — тогда их ещё не покрывали воском для красоты и сохранности, яблоки были прекрасны сами по себе. А на коленках у Копипасты и вправду были младенческие личики — тогда как у Бакулиной там проявлялись скорее лики монгольских воинов, а у Веры Стениной колени вообще ничего не показывали. Это были просто колени. Теперь, правда, с клубничными ранами, от которых останутся шрамы на всю жизнь — но юная Стенина об этом пока что не знала.

На остановке стояли трое — маленькая старушка с толстым внуком, и молодой человек в очках. Глядя на него, Стенина решила: похож на маньяка.

Пришёл автобус, будто на заказ. Старушка втащила внука в салон, хотя менее подходящего названия для внутреннего мира свердловских автобусов не подобрал бы даже мастер слова. Маньяк шёл следом, тревожно озираясь, — разбитые Верины колени выглядели излишне ярко для этого района.

— Вам помочь? — спросил он. Вера кивнула, и маньяк протянул ей руку. Пальцы — как у Дюрера. «Руки молящегося». За спиной у маньяка висел массивный туристский рюкзак, хотя на туриста он не походил.

Автобус оказался полупустым. Вера, грустно усмехнувшись, заняла место для детей и инвалидов — но тут же, взвыв, поднялась: сгибать колени категорически не следовало. Маньяк стоял рядом и участливо подхватил её под руку своими «дюрерами».

— Что случилось-то? — спросил он, и Вера, держась рукой за верхнюю перекладину, начала рассказывать свою печальную историю.

— Вот скотина, — заметил маньяк, когда Стенина разделалась с описанием водителя, а в финале восхищённо открыл рот: — Ты что, правда прыгнула? На полном ходу?

Вера скромно улыбалась. Колени жгло так, будто она ползала на них по крапиве.

Маньяк вышел с Верой, на её остановке. Познакомились. Гера. Вера. Имена — две ягоды на одной веточке. Пароль и отзыв, возможно — судьба.

Гера ждал во дворе, пока Вера заливала раны перекисью. Две нашлёпки пластыря, джинсы, духи. Кажется, пока она крутила ключом в двери, зазвонил телефон, но Вера не вернулась, слетела вниз по лестнице. Тёмная полоса над хлипкой дверцей почтового ящика. Интересно, у Ренаты есть парень? Как его зовут? Вашек, Зденек, Яромир?

Гера сидел на качелях, обнимая рюкзак.

— У тебя руки, будто Дюрер рисовал! — выпалила Вера.

— А у тебя тонкие колени, — ответил он.

Гера был, оказывается, Герман, в рюкзаке у него лежал фотоаппарат, и ехал он с этим фотоаппаратом в центр города — предлагать желающим закатный портрет на Плотинке. Сиреневое небо, водонапорная башня, фонтан — и чьё-то смущённое лицо крупным планом. Это была работа для денег, и трудился Гера вместе с приятелем. Приятель, коренастый блондин, показался Вере старым, ему было под тридцать, он часто, без всякой нужды, облизывался и был похож на сатира кисти Лукаса Кранаха. Сатир считался хозяином двух плюшевых зверей, насколько огромных, настолько же и уродливых, — но, к удивлению Веры, прохожие с удовольствием снимались в обнимку с розовым медведем и синим зайцем. Гера делал портретик, Сатир записывал адрес, чтобы прислать снимочек. Деньги, конечно, вперёд.

Когда стемнело, Сатир по одному перенёс медведя с зайцем в подсобку кафе «Лидия» на улице Пушкина — Вере это напомнило загадку о лодочнике, который перевозит через реку волка, козу и капусту. У Сатира явно было что-то с барменшей, вообще, у него было что-то со всеми. Барменша в долг налила Гере и Сатиру водки, а Вере плеснула ягодного ликёра — с таким видом, как будто в лицо. Сатир неискренне уговаривал барменшу выйти из-за стойки, ну посиди с нами, Лен, но было очевидно — всё, что он мог получить от неё, давно получено, а интерес к этому «всему» — почти утерян.

Сатир хотел произвести на Веру впечатление, отбить, потом, возможно, завезти, ну или хотя бы завести, как двигатель. Надо же, как все эти слова похожи на «зависть», но зависти у Веры сегодня не было, как не было и малейшего шанса у Сатира.

Впервые за много лет мышь умолкла, и Вера даже не поняла сначала, что же с нею не так. Она сидела в уютном подвале «Лидии», пила тошнотворно-сладкий, с ароматом шампуня ликёр, вежливо улыбалась сатирическим шуткам. Сатир старался, вспотел, бил копытом по полу, махал хвостом — но Вера видела только Геру и удивлялась: да как же я могла подумать, что он похож на маньяка? У него просто очки — как у Чикатило. Тем более встретить сразу двух извращенцев в один день — перебор даже для Стениной.

— …для себя он совсем другое снимает, — наконец Вера услышала от Сатира что-то важное и посмотрела на Геру особенным, робким взглядом, позаимствованным у Юльки. Тот взгляд был в ходу при Валечке, он замечательно подходил к длинной юбке и платочку. Потом непрактичная Копипаста его выбросила, а рачительная Вера — подобрала.

В стёклах Гериных очков счастливо отражались маслянистые жёлтые лампочки. После второй бутылки Сатир понял, что Вера и Гера римфуются, а Вера и он сам — нет. Молодец, не обиделся, а порулил к барменше — жарко шептал ей в ухо анекдоты, один хуже другого, пока Лена не попросила пощады — или хотя бы разрешения сменить ухо. Гера взял Веру за руку и вывел из кафе — на улицу Пушкина, уже чёрную, ночную, прохладную. Они пошли пешком по направлению к Малышева, и Вера забыла о том, что у неё разбиты колени, а внутри живёт летучая мышь-зависть. Она же летучая, думала пьяная Вера, вот и улетела, улетучилась, нет её больше.

— Что ты там бормочешь? — весело спросил Гера. — Какая мышь?

— Летучая мышь, — стала объяснять Вера, — символ меланхолии. Как вариант — сатаны. У Дюрера есть гравюра — там летучая мышь как будто распята на собственных крыльях. Витрувианское животное. Крылья у неё — как кленовый лист…

— Приснись, приснись, рыжий лист кленовый, — спел Гера, а Вера вдруг увидела, что под ногами у них — осень. Именно в эту августовскую ночь с деревьев начали спешно опадать листья — будто торопились куда-то. В эту ночь Копипаста долгих три часа не могла усыпить Евгению, привыкшую к запаху Веры Стениной. И в эту же ночь Вера и Гера зарифмовали свою встречу до конца — раненые коленки ничего не испортили.

Утром Вера проснулась первой, на полу рядом с кроватью лежали очки Чикатило. Квартира на улице академика Бардина была съёмной, но Гера ничего здесь не снимал со стен. Над кроватью висел выцветший портрет Шварценеггера, которого Гера, как и вся страна, называл запросто — «Шварц». Стены прихожей украшали зверские физиономии Ван Дамма и Сталлоне, а между туалетом и ванной красовался Стивен Сигал — фирменная морщина меж бровей, два выключателя сверху. На тумбочке лежала картонная папка с фотографиями — кажется, вчера Гера хотел показать, но как-то руки не дошли. Вера улыбнулась, дёрнула за шнурок, которым была завязана папка, — совершенно ботиночный, обувной.