Читать книгу "Одиночество Новы - Джессика Соренсен"

Сумасшедшее и неожиданное? Я начинаю считать камешки под ногами, но их слишком много.

– А от чего мы бежим, от моей грусти? Или от твоей мамы?

– И от того, и от другого, – просто отвечает Делайла, похлопывая меня по руке.

Я пытаюсь пересчитать камешки, но на глаза попадаются все новые и новые, в конце концов у меня уже нет сил и я сдаюсь. Поднимаю руки и решаю: постараюсь не грустить один день. Постараюсь это пережить.

– Ладно.

Делайла подпрыгивает и хлопает в ладоши:

– Спасибо, Нова!

– Пожалуйста. – Я открываю дверь пикапа и запрыгиваю на сиденье, ощущая недовольство собой из-за того, что камешки остались непересчитанными. – Но тебе совершенно не за что меня благодарить. Я же ничего не сделала, сумасшедшая. – Я захлопываю дверь, и Делайла обходит пикап, чтобы сесть с другой стороны.

– Сделала. – Она улыбается, забираясь на водительское сиденье и опуская руль на один уровень ниже. – Решила радоваться жизни.

Я сижу молча и погружаюсь в собственные мысли. Я знаю, что это неправда. Я, наверное, никогда больше не смогу по-настоящему радоваться жизни, как бы мне ни хотелось, потому что Лэндона все равно уже не будет на свете, а я буду.

Одна.

* * *

Мы останавливаемся у ближайшего кафе-мороженого. Делайла заявила, что сладкое меня подбодрит. Отец тоже всегда так говорил. Съешь конфетку – и все пройдет. Мама этого терпеть не могла и вечно совала мне что-нибудь полезное: яблоко или морковку, но стоило ей отвернуться, как отец потихоньку отбирал у меня полезную еду, подмигивал и протягивал леденец или карамельку.

Я скучаю по нему. Очень-очень скучаю. Его жизнь оборвалась слишком рано, хотя эту смерть я не могла предотвратить. У него было больное сердце, тут от меня ничего не зависело. И все равно нелегко было на это смотреть: он лежал на земле, беспомощный, испуганный, а я ничего не могла сделать, только видеть, как жизнь покидает его. Я думала, что уже никогда не стану прежней, а потом появился Лэндон, который, я почувствовала, меня понимает, и благодаря ему я снова начала улыбаться. А потом и он меня покинул, сам, по собственной воле, чего я никак не могу понять, даже теперь, когда уже целый год прошел. И вот я брожу по земле, иногда просто как зомби, без настоящей цели, потерянная, одинокая, и все, что меня мучило после смерти отца, стало сильнее во много раз.

«Господи, ну что за хрень? Почему ты это сделал? Почему бросил меня? Ты не можешь меня бросить».

Я сижу в кабинке, смотрю, как «музыку ветра» за окном раскачивает легкий летний ветерок, и помешиваю в вазочке мороженое с печеньем из песочного теста. «Музыка ветра» сделана из тонкой прозрачной лески, на которую нанизаны мерцающие бусинки и кусочки зеленоватого морского стекла – они волшебно переливаются на солнце. В кафе играет какая-то сопливая музыка из 1990-х, и я целиком погружаюсь в свои мысли, пока Делайла уговаривает продавца положить ей побольше мараскиновых вишен.

Звякает дверной колокольчик – кто-то входит в кафе, и я инстинктивно перевожу взгляд от «музыки ветра» к своей почти нетронутой вазочке мороженого, которое уже все растаяло и растеклось. Потом слышу, как Делайла громко восклицает, и поворачиваюсь к стойке. Рядом с Делайлой стоят Дилан, Тристан и Куинтон, и Делайла уже вцепилась в Дилана и руками, и губами, а тот подхватывает ее под попу и приподнимает на руках. Продавцу, кажется, очень неловко от такого публичного проявления чувств, и он уходит в кладовую.

Тристан хохочет, увидев что-то смешное на доске заказов, а затем шутливо тычет Куинтона кулаком в живот. Куинтон толкает его, на губах у него появляется улыбка, а глаза все равно грустные. Тристан спотыкается, чуть не падает на ничего вокруг себя не замечающих Делайлу с Диланом, выпрямляется и наклоняется к Куинтону, чтобы что-то сказать. Но тут замечает меня, слегка улыбается и машет рукой.

Я машу в ответ, и тут же моя рука падает на стол: Куинтон смотрит на меня. Закусив губу, словно в смущении, поднимает руку и машет мне. Я отвечаю с натянутой улыбкой, вздыхаю и отворачиваюсь к своей несчастной вазочке с растаявшим мороженым.

Куинтон идет ко мне, хотя, судя по его виду, ему этого совсем не хочется. Руки засунуты в карманы линялых джинсов, на черной футболке внизу маленькая дырочка. В волосах, кажется, грязь или стружки какие-то, а руки все в черных разводах. Чем ближе он подходит, тем торопливее я считаю, пока цифры не начинают путаться в голове и я вдруг не забываю их порядок. Адреналин в крови повышается. Меня окружает неизвестность. Нужно снова начать отсчет, сконцентрироваться на чем-нибудь таком, что можно контролировать и за чем можно следить.

– Привет, – говорит Куинтон, подойдя к моему столику, и от одного звука его голоса пульс у меня тут же замедляется.

– Привет, – отвечаю я, помешивая в вазочке с мороженым, приподнимаю голову, и мой взгляд скользит по его фигуре.

Между нами встает тишина, но такая настоящая, уютная тишина, как бывало у меня с Лэндоном. «Но он не Лэндон».

– Ходят слухи, что ты помешана на музыке, – наконец произносит Куинтон, садясь напротив. – И что ты играешь на пианино и на ударных.

Я смущенно киваю:

– Да, а кто тебе сказал?

Он пожимает плечами и показывает на Тристана – тот стоит у прилавка и, запинаясь, делает заказ девушке-продавщице.

– Тристан сказал в тот раз, когда ты ушла.

Я чувствую запах его одеколона и что мне ужасно не хочется признаваться в том, что он мне даже нравится, хотя ничем не напоминает о Лэндоне. Глаза у Куинтона блестящие, как леденцы, и он все поглядывает на мою вазочку с липким растаявшим мороженым, как будто это что-то необычайно захватывающее.

– Понятно… А почему вы вообще обо мне заговорили?

Куинтон поднимает взгляд от мороженого, моргает глазами в красных прожилках.

– Потому что я спросил. – Он закусывает губу, словно хочет забрать свои слова обратно.

– Это как-то нечестно, – легким тоном произношу я. – Я ведь о тебе ничего не знаю.

Куинтон откидывается назад, закладывает руки за голову, растопырив локти, и смотрит в окно:

– Да и знать-то нечего.

Я закрываю глаза и говорю себе: не приставай. Тут что-то не так. Но когда открываю глаза снова, он смотрит прямо на меня, и я не выдерживаю. Я должна его понять, потому что каким-то странным, парадоксальным образом это, как мне кажется, поможет мне лучше понять Лэндона, если только я сумею вникнуть как следует.

– Ты художник, – говорю я без предисловий, откладывая ложечку.

Куинтон опускает руки на колени, и вид у него такой ошарашенный, что даже выражение боли в глазах на миг пропадает.

– Откуда ты знаешь?

Я протягиваю к нему руку через стол, стараясь, чтобы пальцы не дрожали, и трогаю угольное пятнышко у него на руке: