Читать книгу "Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский"

– Антони, вы когда кончаете работу? – спросил он из-за забора.

– Через три часа, – ответил я, подходя к забору.

– Антони, вы не можете помочь мне сегодня развезти заказы?

– Могу.

– Я вам заплачу. Мой помощник сегодня не может. – Из дома выбежало двое детей. Шломо взял на руки младшего четырехгодовалого. Мы договорились о встрече. Когда я подошел к маленькой кошерной мясной лавочке, Шломо уже разложил на прилавке полиэтиленовые пакеты заказов. Пока он разрубал и развешивал мясо, обслуживая последних покупателей, я стал укладывать пакеты по коробкам, сверяя по списку, куда какие коробки везти. Затем Шломо сам проверил, правильно ли я разложил заказы, и мы погрузили их в старенький вэн. Шломо закрыл свою лавочку, и мы поехали в Манхэттен.

– Шломо, как часто вы развозите заказы?

– Раз в неделю. – У Шломо девять детей. Мал мала меньше. И больная жена. Однажды я видел, как к его магазину подъехал грузовик– холодильник с мясными тушами. Шломо сам затаскивал в магазин тяжелые туши, пока помощник, его племянник, обслуживал покупателей. Шломо сам разделывает эти туши и складывает их в деревянную холодильную камеру при магазине, которую он сам соорудил. На нем всегда засаленный белый передник, или засаленный пиджак. Но по субботам он приходит в синагогу в безукоризненном черном костюме, с аккуратно расчесанной бородой и с пятью или шестью детьми, тоже прилично одетыми. Остальные дети и больная жена остаются дома. Я стал в уме подсчитывать доходы Шломо. Покупателей у него много. Мясо он продает по высокой цене, потому что оно кошерное. Однако коровьи туши, которые ему привозят с кошерной бойни, тоже дороже обычного мяса. Когда подсчитываешь чужие доходы и расходы, всегда остается много лишних денег. Но в случае со Шломо получалось наоборот. Рент его дома, рент его лавочки, содержание и обучение девятерых детей, больная жена. Поскольку у него свой бизнес, медицину и врачей он оплачивает из своего кармана. Расходов явно больше, чем доходов. Но у Шломо всегда вид благополучного дельца. Очевидно, евреи обладают некоей экономической хитростью. Не зря же так много евреев банкиров. Я задремал и проснулся, когда мы уже были в Манхэттене. Шломо подал мне новую белую ермолку.

– Надень. Не так. Чуть наперед. Нет, волосы не убирай. Пусть на бровях останется прядь. Обязательно улыбайся, особенно если двери откроет сама хозяйка. У тебя красивая улыбка. – Все это он говорил суровым деловым тоном. На юмор у него просто не было времени. Работая в такси, я хорошо изучил Манхэттен и теперь иногда подсказывал Шломо дорогу, читая по списку адреса. Парк авеню. Шломо останавливает машину на даблпаркинге. Я через заднюю дверцу вытаскиваю двухколесную коляску, погружаю по списку четыре коробки. Роскошный вестибюль. Старинный лифт. Девятый этаж. Беру из коляски три тяжелые коробки. Открывает хозяйка. Улыбаюсь. Хозяйка отвечает солнечной улыбкой, проводит меня на кухню. Распечатываю коробки. Хозяйка проверяет по квитанции содержимое коробок. По ее просьбе кладу две коробки в холодильник, третью она с улыбкой просит поставить на кухонный стол. Улыбаюсь. Она выписывает чек. Дает мне чаевой доллар. С улыбкой благодарю. Другой лифт в том же доме. Четвертый этаж. Открывает прислуга негритянка. Тоже улыбаюсь. Вношу коробку на кухню. Пар. Запах жареной картошки. Пока я распечатываю коробку, прислуга что-то мешает в большой кастрюле на плите. Помогаю ей очистить полку в холодильнике и разложить на ней содержимое коробки. Прислуга подписывает чек, дает чаевой доллар. Улыбаясь благодарю. Она тоже улыбается. Следующий дом тоже на Парк – авеню. А потом Шестьдесят Восьмая стрит. Для доставки здесь специальный грузовой лифт, из которого выход прямо на кухню. Пятый этаж. Открывает прислуга, тоже негритянка. Кухня, пар, улыбаюсь. Она тоже улыбается. Подписанный чек и чаевой доллар. Затем Колумбус, потом Риверсайд. Семьдесят девятая стрит. Три тяжелые коробки. Открывает хозяйка. Улыбаюсь. Два доллара чаевых. Всего двадцать два заказа. Последняя остановка на Восьмой авеню. Второй этаж. Пожилая еврейская пара. Вход на кухню через гостиную. Проверяя содержание коробки, хозяин спрашивает: – Это в вашей синагоге была выставка картин? – В нашей, – улыбаюсь я. Улыбающаяся хозяйка сообщает: – Мы тоже любим картины. Вот, – и она показывает на развешанные на стенах картины. Я останавливаюсь перед пейзажем Монмартра с куполом Сакрекёр. Такая картина есть у Збигнева, который сказал мне, что все художники обязательно рисуют именно этот пейзаж. – Это Париж? – спрашиваю я. – Париж, Монмартр, – подтверждает улыбающаяся хозяйка. И только тут я замечаю, что вместо креста на куполе собора нарисован шарик. Понятно. Евреи не терпят изображений крестов, как и граф Дракула. Наконец, вэн разгружен. Едем домой в Бруклин. Шломо спрашивает:

– Сколько чаевых?

– Двадцать шесть вашингтонов. Половина моя?

– Твои все. Это же ты разносил заказы по этажам.

– Спасибо.

– Поможешь в следующий раз?

– Окей. – По приезде Шломо вручил мне пятнадцать долларов. Итого, вместе с чаевыми сорок один доллар. За четыре часа не так уж и плохо.

С утра я распиливал доски на заднем дворе синагоги. Длинные доски мусорные траки не принимают. Их нужно распиливать и веревкой увязывать в пакеты. Было жарко, и я снял тишертку, оставшись в одних шортах. Из боковой двери кухни во двор вышла миссис Кроцки. В руке у нее был стакан с яблочным соком. Она остановилась, глядя на меня. Я уже знал, что она может брать в кухне любые продукты, поскольку она платила синагоге триста долларов в месяц. Самая маленькая плата для членов синагоги была десять долларов. Укладывая в пакеты распиленные доски, я сообщил ей, что приобрел нужную трубу для ее душа. Она спросила:

– Ты можешь прийти ко мне послезавтра?

– Могу. Приду со всеми инструментами. – Она сказала:

– Не выбрасывай все доски. Оставь одну вязанку. И наруби на поленья. И принеси мне, если не трудно. У Наоми в доме камин, и ее муж любит, когда в камине горит натуральное дерево, а не угли. – Я сказал, что сделаю это. Она подумала и спросила: – А правда, Наоми красивая девушка?

– Красивая, – согласился я. – Только она не девушка, а замужняя дама, и у нее дети.

– Женщина, – подтвердила миссис Кроцки. – Красивая женщина. А муж ее болен. И будет долго болеть.

– Наоми говорила, у него что-то с сердцем, – вспомнил я.

– У него вырезали одну почку, – безразличным тоном сообщила миссис Кроцки. – Он много пил, как последний гой. Теперь не пьет. Но уже поздно. У него что-то не в порядке по мужским делам. А Наоми молодая женщина. И красивая. – Миссис Кроцки смотрела на меня красными немигающими глазами.

– Красивая, – опять подтвердил я.

Президент Шали позвонил мне в семь утра и сообщил, что будут похороны. Умер Яков Гершец. Он долго лежал в больнице, поэтому я никогда его не видел, но знал его жену Брэнду Гершец, пожилую молодящуюся даму. В синагоге я относил их к бедным. Когда-то они владели магазином в Манхэттене, но оставили его детям и жили в дешевой бруклинской студии. Перед синагогой собралось много народу. Гроб с телом привезли в больничной машине и внесли в вестибюль. Для этого я вынес большой раскладной стол, на который установили деревянный некрашеный гроб, покрытый черным сукном. Я помогал. Гроб был тяжелым. Говорили, что Яков Гершец был тучным. Раби читал молитву, а миссис Гершец всхлипывала в окружении сочувствующих женщин. Из Манхэттена приехали два сына покойного со своими семьями. Затем приехал автомобиль катафалк, в который внесли гроб. Народу было много. Раби прочел прямо на улице еще одну молитву, которая называется кадиш. Катафалк уехал, а за ним уехали еще шесть машин провожающих на кладбище. Не знаю как у евреев, но у христиан полагается после похорон мыть помещения. Я стал мыть шваброй вестибюль, а заодно и все уборные, тем более, что регулярную уборку, так или иначе, нужно делать. На раскладном столе, на котором стоял гроб, остались красноватые потеки. Очевидно, из тела покойника вытекала жидкость бурого цвета, протекшая через дно гроба. В спортивном зале я долго отмывал хлоркой эти пятна со стола, но до конца не отмыл: очень едкая органика. Потом я эти пятна закрасил синим фломастером. Пусть думают, что это дети запачкали стол во время занятий детской группы.